Перья

В Лаг ба-омер[404] наш послеполуденный отдых был прерван внезапным воем сирены. Я подскочил к окну и прильнул к щелям между планками ставней, а мать предположила, что знойный ветер раздул непогашенные угли ночного костра, пламя перебросилось на сухую траву, и теперь пришлось вызывать пожарных.

— Из одного дерева можно сделать миллион спичек, но одной спички достаточно, чтобы сжечь миллион деревьев.

Процитировав это банальное предостережение, часто печатавшееся на страницах отрывных календарей, она отвернулась к стене, намереваясь снова уснуть. Но звук сирены не умолкал, а затем мимо нашего дома вверх по улице Яакова Меира промчались две санитарные и несколько полицейских машин, за которыми во множестве поспешали любопытные.

— Любопытство — прародитель всяческого греха, — буркнула мать мне вслед, когда я взялся за ручку двери. — Никакой пользы от тебя там не будет, лучше бы дома сидел.

Вокруг углового здания на перекрестке улиц Давида Елина и Йехиэля-Михла Пинеса, того самого здания, где на протяжении многих лет находился штаб продовольственной армии, собрался народ. Взгляды столпившихся горожан были обращены вверх, к тому месту, где у самого края крыши стояла пузатая жестяная бочка для сбора дождевой воды. На ней, как на трибуне, возвышался человек в зеленом берете и полувоенной шинели. Он размахивал зеленым бархатным флагом, на котором можно было разглядеть изображение парусника с увенчанной лучащимся глазом мачтой, и обращался к народу с пламенной речью.

Ледер.

Черты его лица заострились — возможно, из-за того, что он лишился зубного протеза. Верхнюю губу Ледера теперь украшали пышные усы, вроде тех, что, судя по фотографиям, носил Поппер-Линкеус. Но если в прежние времена мой друг говорил приглушенно и как будто все время секретничал, то теперь он орал во всю глотку, и его речь, неизменно книжная прежде, теперь представляла собой россыпи библейских цитат вперемежку с грубыми уличными выражениями.

— Если бы ты выполнил мое указание, господин Медовник, и не продавал бы в своем магазине португальские сардины, консервированный калифорнийский компот, английские конфеты, швейцарский шоколад и гуталин «Киви», как река был бы мир твой, и справедливость твоя — как волны морские![405]

Господин Медовник, владелец ближайшей продовольственной лавки, в явном смятении стоял у входа в свое заведение. Но Ледер уже обращался к владельцу находившегося неподалеку магазина спиртных напитков.

— Вино твое разбавлено водой[406], господин Шейнкер, продаешь сигареты поштучно маленьким детям, отравитель колодцев!

Ледер одного за другим бичевал своих соседей, мелких торговцев, обвиняя их в том, что они соблазняют людей избыточным потреблением, заставляют их тяжко работать во имя их собственного и их близких чревоугодия и тем самым убивают в них уже и саму возможность духовной жизни.

— Бродячий пес, — сказал господин Медовник и вытер нож, которым он только что резал халву, о свои запятнанные жиром штаны цвета хаки.

— Человек сколько один живет, одиночество повреждать его ум, — высказала свое мнение расфранченная дама венгерского происхождения, которую пламенная речь Ледера застала в процессе совершения покупок. — Не знает, где этот старый молодой человек быть все годы?

— У нас тут не отдел по розыску родственников, госпожа Лакс, — ответил ей господин Медовник.

Он, однако, тут же поспешил выразить убежденность в том, что людей сводит с ума не одиночество, а супружество. Госпожа Покер, живущая с Ледером на одном этаже, еще в прошлом году сообщила ему, Медовнику, что маленький сборщик пожертвований взял себе в жены какую-то йеменку и теперь живет с ней то ли в Реховоте, то ли в Нес-Ционе.

— Человек такой культур с черным животным! — содрогнулась госпожа Лакс.

Но толпу уже стали теснить полицейские, расчищавшие дорогу пожарной машине, которая выехала с улицы Хагиза и, остановившись на перекрестке, выпустила стрелу раздвижной лестницы. Вместе с другими зеваками я был оттеснен от входа в продовольственный магазин.

Ледер, заметивший, что к нему приближается край лестницы, закричал пожарным и полицейским, чтобы они не смели подниматься на крышу, потому что он бросится вниз, как только один из них окажется рядом с ним.

— И тогда, сыны блуда, моя кровь падет на ваши головы!

Возле аптеки «Рухама», первой в ряду торговых заведений, располагавшихся под квартирой раввина Нисима, совещались между собой офицеры полиции и врачи в белых халатах. Один из врачей отделился от группы и поднялся по ступеням к входу в аптеку.

— Пошел звонить в дурдом в Нес-Циону, — сообщил человек, которому удалось подслушать беседу полицейского начальства и медиков. — Хотят узнать о нем побольше деталей.

— В пустыне поклонились вы золотому тельцу! — кричал Ледер, на которого снова снизошел дух пророчества. — А здесь вы поклоняетесь своей возлюбленной La vache qui rit!

Размахивая круглой коробкой, в которую укладывались треугольники популярного французского сыра, он бегал по периметру крыши, желая удостовериться, что пожарная машина убрала раздвижную лестницу.