Периферийная империя: циклы русской истории

Вывезти товар в Северное море через Зундский пролив, не заплатив пошлину датскому королю, могли с некоторых пор лишь шведы. Захватив город Мальме на северном берегу пролива, Швеция окончательно превратила Данию во второстепенную державу. Одновременно под властью шведского короля оказались устья многих немецких рек и торговые города Ливонии. Однако беспошлинная торговля через Зунд была доступна только шведским купцам, тогда как немецкие купцы из Риги, даже находившиеся под властью шведской короны, такой привилегией не обладали. Рига оставалась крупнейшим городом шведского королевства, и правительство в Стокгольме очень насторожено относилось к амбициям своих немецких подданных из Риги.

Одновременно, по мере роста глобального спроса, дорожал и хлеб. В 1606 году ласт (1,92 тонны) ржи стоил в Данциге 16 гульденов, в 1622 году уже в десять раз больше. После оплаты транспортировки и зундских пошлин цена еще больше взлетала вверх. В 1628 году в Амстердаме за ласт зерна давали до 250 гульденов.

Совершенно ясно, что для голландцев Россия представляла огромный интерес. С одной стороны, выбросив большое количество ржи на мировой рынок, она могла бы сократить цену. А с другой стороны, путь из Архангельска в Амстердам проходил в обход Зундского пролива. Это делало его коммерчески привлекательным, несмотря на все трудности северной навигации.

Уже в 1629 году было получено разрешение на вывоз 20 тысяч четвертей для отправки в Амстердам и Бремен. В следующем году из Московии было вывезено уже несколько сот тысяч четвертей зерна.

Значительную часть ржи получали в монастырских вотчинах, причем одним из самых крупных коммерческих партнеров голландцев в середине XVII века был патриарх Никон. В свою очередь, голландские купцы обязались поставлять ему ежегодно крупные партии рыбы, которую закупали тут же, на севере России [297]

.

Голландский представитель в Москве Исаак Масса подготовил для царя записку о хлебной торговле. В 1630 году из Нидерландов явилось в Москву посольство для заключения специального договора по зерну. Голландцы просили у царя монополии на экспорт русской ржи и даже предлагали самостоятельно организовать производство, распахав пустоши.

Однако царское правительство не готово было довольствоваться экспортными пошлинами. К тому же перед глазами был пример Швеции, где подобная торговля была сосредоточена в руках государства. Кремлевские чиновники тут же подготовили собственный проект о создании царской зерновой монополии. Одновременно начали торг с голландцами, заломив такую непомерную цену, перед которой меркли все ужасы зундских пошлин.

Голландские планы не были реализованы, но начало было положено. Русский хлеб все же пошел на Запад в возрастающих количествах.

КРЕПОСТНИЧЕСТВО И РЫНОК

«Вторичное закрепощение крестьянства» вовсе не является просто «феодальной реакцией» или возвратом к прошлому, речь идет о совершенно новых формах аграрной организации и принуждения. Не только в России крепостное право фактически формируется заново в XVI-XVII столетиях, достигая кульминации в «просвещенном» XVIII веке. В Восточной Пруссии происходит схожий процесс, причем для новых крепостнических отношений приходится даже вводить в обиход новое слово – Erbiintertaenigkeit вместо термина Liebeigenschaft, использовавшегося для характеристики феодальных отношений традиционного типа, существовавших на Западе. По мнению немецкого историка Хайде Вундер, это новое крепостничество «должно рассматриваться как радикальное нововведение в отношениях между крестьянами и помещиками» [298]

.

Фернан Бродель признает, что в Восточной Европе, в отличие от Западной, «наемный труд, однажды появившись, мог и исчезнуть». Описывая развитие виноградников в Венгрии, он отмечает, что на рубеже XVI и XVII веков «везде восстанавливается крепостная зависимость крестьянина», тогда как на Западе переход к наемному труду был «явлением необратимым» [299]. Откуда, однако, такое различие?

Официальные историки советского периода, видевшие в крепостном праве «пережиток» Средневековья, не могли объяснить, почему закрепощение крестьянства не ослабевает, а наоборот, усиливается на протяжении XVI-XVII веков. Именно в разгар эпохи «просвещенного абсолютизма» в конце XVIII и начале XIX века помещики пытаются перейти к полностью «плантационному» хозяйству, лишив крестьян остатков самостоятельности. Земледельцев переводили на «месячину», снабжая их продовольствием и отбирая собственные наделы. «Тогда помещик превращался в некоторое подобие владельца плантации, а крепостной крестьянин в некоторое подобие негра» [300], – иронически заключает Покровский. Однако в России этот тип хозяйствования все же оставался крайностью, «предельной возможностью» [301].