Перикл

Впереди процессии поставили священную триеру, и как только на её высокой мачте развернулось покрывало Паллады, как только десятки мускулистых рук юношей сдвинули триеру с места, вся многотысячная толпа зашевелилась, зашумела, загудели трубы, запели флейты, застрекотали бубны, увешанные серебряными колокольчиками. Разноцветные ленты, цветы, венки, флажки запестрели над толпой, двинувшейся по Дромосу сначала к Элевсиниону, а обогнув его, через агору к Ареопагу, холму Ареса, откуда начинался подъём к Пропилеям, длинная и широкая лестница, ведущая на Акрополь, к Эрехтейону и строящемуся Парфенону, разрушенному персами. У Ареопага процессия остановилась, дальше толкать священную триеру было невозможно. Ловкие юноши сняли с мачты покрывало Афины, передали его девушкам, одетым в белые одежды, те расправили полотнище во всю ширину и длину, взявшись за края, и стали подниматься к Пропилеям, преддверию Акрополя. Так, развёрнутым, они донесли покрывало до Эрехтейона, где хранился Палладиум, не осквернённый персами, — перед приходом персов афиняне покинули город и увезли с собой все священные реликвии, часть на Эвбею, часть на Саламин. Увезено было и надгробие Кекропса, первого царя Аттики и прародителя афинян, чей прах хранился в Эрехтейоне. Даже оливковое дерево, растущее ныне у Эрехтейона и посаженное здесь, по преданию, самой Афиной, было тогда выкопано и в огромном пифосе, куда погрузили его корни, отвезено на Саламин. Разгромив персов, Фемистокл вернул оливу на прежнее место и по этому случаю объявил в Афинах праздник. Говорят, что сам он в этот день выпил бочку вина и разъезжал по городу на колеснице в обнимку с гетерами.

   — Фемистокл? — удивилась Аспасия. — Ваш великий Фемистокл? В обнимку с гетерами? Ему это простили?

   — Это ему простили, — ответил Сократ. — Не простили ему другое — измену Афинам, в которой теперь все сомневаются. Кимон приговорил его к смертной казни, и он убежал из Афин к Артаксерксу. Он умер в тот год и в тот день, когда я родился. Возможно, что его душа переселилась в меня, — засмеялся Сократ.

   — Если это так, то тебя ждут великие подвиги во славу Афин, — сказала Аспасия.

   — И смертный приговор, — напомнил Сократ. — Афиняне по-настоящему любят и почитают только мёртвых героев.

У Эрехтейона девушки, нёсшие покрывало Афины, остановились в ожидании, когда вся следующая за ними процессия поднимется на холм Акрополя. Ждать пришлось долго, может быть, целый час, а летние часы в Афинах длинны[7], но девушки держали покрывало развёрнутым и натянутым, словно парус на ветру.

Аспасия и Сократ поднялись на Акрополь в числе первых — благодаря ловкости Сократа, который не побоялся протиснуться на холм по лестнице Пропилеи через ряды жрецов, старцев, почётных граждан и девственниц. Они взобрались на каменную ограду, отделявшую край крутого обрыва холма над театром Диониса, откуда им хорошо был виден Эрехтейон, девушки с покрывалом Афины и сами Афины до Фалернской гавани и Пирея с одной стороны и полукружия гор Пентеликона и Гиметта — с другой.

   — Софокл говорит, что с Акрополя видна вся Аттика, — сказал Сократ, — всё её прошлое и будущее. Нужно иметь поэтическое сердце, чтобы так сказать и чтобы всё это увидеть.

   — А ты не видишь? — спросила Аспасия.

   — Нет, — вздохнул Сократ. — Софокл говорит также, что здесь, на вершине холма, он ощущает присутствие богини, что она в блеске солнечных лучей, в чистоте воздуха, в прозрачной голубизне неба, в запахе разогретых солнцем камней и трав. Конечно, всё это я тоже вижу и чувствую, но прежде всего я чувствую, как нестерпимо начинает жечь солнце.

Наконец раздались звуки труб, возвестившие, что пора вносить покрывало Афины в храм Эрехтейон, девушки проворно заработали руками, собирая покрывало в длинный толстый жгут, пёстрый от вышивок, как змея, и, двинувшись к дверям деревянного храма, вскоре исчезли в нём. Двери за ними захлопнулись. Настало время кровавых жертвоприношений, время гекатомбы. На алтарь богини для сожжения приносились лишь части животных и кровь, а всё прочее должно было вскоре стать пищей людей на столах всенародного угощения, расставленных на агоре, центральной площади города.

Аспасия и Сократ не пошли к пиршественным столам, а поспешили в Одеон, построенный Периклом на склоне Акрополя, где Панафинеи в этот первый день праздника отмечались состязаниями певцов, декламаторов и флейтистов. Декламаторы читали поэмы Гомера. Аспасия радовалась тому, что ложе помнит многие стихи Гомера наизусть, шёпотом произносила их вслед за декламаторами, раскраснелась от усердия и счастливой мысли, что и она могла бы принять участие в конкурсе чтецов. Сократ хвалил её, восхищался ею и тоже заливался краской, видя, как соседи по скамьям не столько следят за выступлениями чтецов в орхестре, сколько глазеют с завистью на него и Аспасию.