Перикл

В первую ночь после посещения дома Аспасии Перикл спал беспокойно. Он часто просыпался, его тревожили сны. Теперь ему кажется, будто в каждом сне к нему являлась Аспасия. В снах он был смелее, чем тогда, когда был в доме Аспасии: и обнимал её, и целовал, и чувствовал всем телом её тело, любил её, был счастлив и страдал, потому что были и такие сны, в которых он терял её, в которых что-то неотвратимое разлучало их, и тогда он плакал, просыпался со слезами на щеках, с болью в сердце, с тяжёлым дыханием, с намерением продолжать поиск, бежать к ней среди ночи. И каково же было его ликование, когда уже в следующем сне он находил её, снова обнимал и целовал, как после долгой и несчастной разлуки. Утром, проснувшись и освежив себя холодной водой, он думал о том, что не был минувшей ночью у жены, хотя так полагалось — навещать жену в ночь перед долгой разлукой. Он и вообще-то давно не посещал женскую половину дома, не заходил в спальню супруги — она его не звала, а он охладел к ней, может быть от постоянных забот, с той поры как стал во главе государства. О ласках её не вспоминал, хотя и других ласк, других женщин не искал — может быть, постарел, может быть, кровь остыла... А тут вдруг так разбушевались чувства. Возможно, что он всё-таки заглянул бы в спальню жены, чтобы соблюсти обычай, когда б не одно обидное обстоятельство: в то утро, когда он возвратился домой из дома Аспасии, Эвангел, его слуга, сказал ему, говоря о вчерашних посетителях, что приходил Филократ.

Эвангел сказал: «Опять приходил этот болтун и принёс подарки: благовония и прошитую золотом ткань».

Филократ доводился Перикловой жене дальним родственником и имел такое право — приносить ей подарки по праздничным дням, а вчера был как раз такой день, к тому же Филократ, что давно было всеми замечено, был влюблён в жену Перикла, тайно, конечно, будто не мог найти себе другой предмет для сердечных воздыханий. Филократ был богатым судовладельцем, вёл торговлю с Финикией и Сиракузами, построил за свой счёт несколько боевых триер для афинского флота и был главным жертвователем храма Тесея у Ахарнских ворот. У него был богатых! дом и всё, что следовало иметь богатому человеку, но в одном он испытывал постоянный недостаток — в уме, а потому был болтлив и назойлив, как осенняя муха.

Жену Перикла звали Каллисфеной, в молодости она действительно была прехорошенькой, то есть обладала той самой силой красоты, из-за чего ей было дано имя Каллисфена. Увы, к зрелым годам она потеряла эту силу, раздобрела, как многие гречанки, живущие в покое и достатке, но нрав сохранила добрый, ко всем в доме относилась участливо, в том числе и к своим близким и дальним родственникам. Конечно же и к Филократу. Возможно, что он больше других нуждался в её женском участии, так как не имел семьи, никогда не был женат из-за своего, надо думать, неказистого вида: был он толст, лыс, прихрамывал на левую ногу и левый глаз у него был меньше правого — результат увечья, полученного в юности во время драки со сверстниками. Каллисфена жалела Филократа и всегда оказывала ему знаки внимания: справлялась о его здоровье, шила ему кое-что из одежды — тёплое, зимнее, на случай холодов, — снабжала лекарственными настойками и наливками — от кашля, от насморка, от болей в желудке, от затруднения дыхания и от прочих болезней, на которые Филократ имел обыкновение постоянно жаловаться. Когда-то это раздражало Перикла — ему хотелось, чтобы жена делила с ним его высокие государственные заботы, но со временем он понял, что этого никогда не будет: интересы Каллисфены, женщины простой и сердечной, не могли подняться столь высоко.

В то утро, после взбудораживших чувства снов, Перикл неожиданно для себя и как бы даже не по-настоящему, не всерьёз подумал: «А не отдать ли Каллисфену Филократу? Счастливы будут оба».

Теперь он вспомнил об этой мысли, стоя на палубе «Саламинии» и глядя на машущую ему венком из пёстрых полевых цветов Аспасию, красивую, юную и умную и дополнил мысль словами уже о самом себе: «И я был бы счастлив, взяв себе в жёны Аспасию». Он поднял руку и помахал ей в ответ, ей и Сократу. Хотя они, наверное, не поняли, что этот прощальный жест предназначался им: вокруг стояли сотни людей.

Путь до Египта был долгим и трудным и состоял из дневных перебежек от острова к острову вдоль Киклад, от них — к Спорадам, на Родос, с Родоса мимо Сароса и Касоса на Кипр. На Кипре была передышка, подготовка к последнему переходу в Африку. Сначала это была Кирена, издревле заселённая греками, затем ливийские берега и, наконец, западный рукав дельты Нила и Навкратис, некогда основанный милетцами и разорённый персами. Персидский гарнизон в Навкратисе был уничтожен в течение дня. Так началась война в Египте.