Перикл

   — Пока храмы стоят на земле, есть надежда. Главный храм Создателя — Египет. Но есть грозное пророчество: чужестранцы наводнят нашу страну, храмы будут разрушены, а сами боги покинут Египет — тогда уже никого и ничто не спасёт. Камбиз, проклятый перс, разрушил Египет и напустил огонь на наши храмы. Но многие священные камни и книги уцелели, и народ не умер — пришёл ты, Перикл. Мы сообщим тебе из благодарности две формулы: одна — о пределе времени, другая — о точке на земле, где можно будет спастись. Мы знаем число предела — это двенадцать тысяч пятьсот лет от начала. Начало там, где начало Египта. Мы знаем эту точку на земле. Это Египет... — Произнеся эти слова, Великий созерцатель встал. Встали и другие жрецы. Перикл последовал их примеру, не зная, означает ли это, что окончена беседа, или ещё что-либо.

   — Это всё, — подсказал Периклу Семерхет. — Ты должен удалиться. Они не требуют клятвы, что ты будешь молчать, полагаясь на твой ум, — перевёл он обращённые к нему слова Великого созерцателя, — на то, что ты понимаешь, как важно хранить тайну о пределе, который ещё далеко от нас, чтобы не погубить людей прежде, чем будет вынесен приговор. Если выдать тайну, мы придём в уныние, а это та же смерть, но преждевременная.

   — Спроси у него ещё об одном, — попросил Семерхета Перикл, — от какого начала считать число предела. Сколько с той поры уже минуло лет?

Семерхет перевёл Великому созерцателю слова Перикла, на что последовал ответ:

   — Десять тысяч лет и ещё немного.

Утром, уже на триере, засыпая под мерный скрип уключин, Перикл подумал, что следовало бы, пожалуй, записать беседу с Великим созерцателем, чтобы затем показать запись Анаксагору и Протагору, а быть может, и Сократу, взяв с последнего слово, что он никому не разболтает о ней. Потом решил, что пока он в пути, записывать ничего не станет, а сделает это уже дома, в Афинах.

Но и в Афинах он своё намерение не исполнил: вести, пришедшие в Афины из Египта, надолго вышибли его из привычной колеи. Экспедиция Перикла в Египет, закончившаяся полной победой, вскоре обернулась для греков неожиданным поражением. Артаксеркс, персидский царь, едва узнав об экспедиции, отправил в Спарту посольство с крупной суммой денег, чтобы склонить спартанцев к нападению на Аттику и на Афины. Такое нападение, конечно, заставило бы Перикла срочно возвратиться из похода в Египет, как недавно он вернулся с Эвбеи, когда спартанцы подошли, к Элевсину. Мегабазу, возглавившему персидское посольство, не удалось склонить спартанцев к войне с Афинами, ему сказали: «Недавно Перикл подкупил нашего царя Плистоанакта, чтобы тот ушёл от Афин, а Артаксеркс хочет купить за деньги наш поход на Афины. Спартанцы за деньги не продаются».

Узнав о провале миссии Мегабаза, Артаксеркс призвал к себе полководца Вагабухшу, велел ему собрать войско и идти в Египет. Вагабухша с огромным войском двинулся по суше в Египет, когда Перикл уже отплыл из Мемфиса. Персы выбили греков и ливийцев из Мемфиса, уничтожили их корабли и заперли на острове Просоптиде, образованном двумя рукавами Нила и каналом, соединяющим эти рукава ниже Мемфиса. Потом персы переправились на остров и в жестоком сражении уничтожили большую часть греко-ливийской армии, остальным грекам и ливийцам удалось уйти, сначала в Ливию, затем — грекам, разумеется, так как ливийцы остались дома, — в Кирену, откуда на посланных за ними кораблях они перебрались в Афины. Царь Амиртей скрылся в своих Болотах в Дельте, принц Инар попал в плен, подписал условия полной капитуляции, но, едва освободившись из плена, попытался снова восстать против персов, был ими схвачен и распят на кресте.

Сторонники Перикла пришли в уныние, враги же, радуясь его поражению, бросились, как они думали, добивать стратега. Был момент, когда и сам Перикл подумал было, что Фукидид и аристократы вот-вот одолеют его и привлекут к суду гелиэи за то, что, как говорил Фукидид, «покинул позиции и армию, не упрочив победу», или подвергнут суду остракизма и добьются его изгнания из Афин. Перикл позвал Сократа и спросил:

   — Нельзя ли устроить пир у Аспасии?

   — В честь какой победы или поражения? — поинтересовался Сократ.

   — В честь любви, великий сводник! В честь любви! — ответил ему Перикл. — Надеюсь, Аспасия ещё помнит обо мне?

   — С чего бы это? Разве ты...

   — Молчи! — потребовал Перикл. — Пир устроим сегодня же!

   — Так не терпится услышать из уст Фукидида, что ты торопился покинуть Египет ради встречи с гетерой?

   — Не стыдно? — спросил Перикл. — Ты ведь видишь, что я страдаю, но своими словами только усиливаешь мои страдания. Ты — овод, ты жалишь в больное место.

   — А тебе хотелось бы, чтобы я пожалел тебя? И чтобы Аспасия пожалела?

   — Да, хотелось бы, — не стал отрицать очевидное Перикл. — Посмотрел бы я, как скулил бы ты на моём месте, Сократ.

   — Ладно, — сдался Сократ, — устроим пир у Аспасии. Я жалею тебя. И Аспасия тебя, наверное, пожалеет. Она помнит о тебе. И ждёт. Только я не решался все эти дни сказать тебе об этом — ты был мрачен, как Зевсова туча над Олимпом.