Перо динозавра

— Потом началась вся эта бюрократия. Твоя мама лежала в больнице. Она не хотела тебя видеть. Она и меня не очень-то хотела видеть. Она была отстраненная и равнодушная. Долгое время казалось, что мне не разрешат тебя забрать. Три-четыре недели. Я взял отпуск на работе. Этим вызовам, разговорам, проверкам не было конца. Было начало 1978 года. Во всей стране тогда было не очень-то много одиноких отцов, — он натянуто улыбнулся. — И власти не знали, как в таких случаях поступать. В конце концов мне удалось выиграть дело. Вообще говоря, это создало прецедент, — сказал он вдруг гордо. — Ты могла вернуться домой. Я чувствовал себя ужасно. Мне казалось, что я предал и Сесилье, и тебя. Физически ты быстро пришла в норму. Я кормил тебя как на убой, — он улыбнулся. — По ночам мы спали вместе, а когда ты не спала… я все время смотрел тебе в глаза, — он смахнул слезу. — Поначалу ты не хотела мне отвечать, но потом я добился твоего взгляда. Мы могли часами лежать на кровати и смотреть друг другу в глаза.

Анна плакала открыто, не скрывая этого.

— Я встретился с врачом Сесилье. Он сказал, что у Сесилье очень тяжелая форма послеродовой депрессии. Это не ее вина. После беременности гормональный фон очень сильно меняется, это может вызывать разные степени депрессии. У Сесилье была одна из самых тяжелых. Она принимала лекарства и начала долгую терапию, прошли месяцы, прежде чем она захотела увидеть тебя или меня, — Йенс внезапно посмотрел на Анну взглядом, полным большой любви. — Я назвал тебя Сарой. Это древнееврейское имя, на иврите оно значит «принцесса».

На какое-то мгновение наступила тишина, потом Йенс продолжил:

— Я чувствовал себя измученным и несчастным, но это прошло. Я купил рюкзак, и ты сидела у меня за спиной, когда я снова начал работать. Я подложил что-то под ножки письменного стола, чтобы можно было писать стоя. Я работал, конечно, гораздо меньше обычного, но все-таки мы с тобой со всем справлялись. Ты висела у меня за спиной, гулила и сучила руками и ногами. Иногда это довольно сильно затрудняло мой политический анализ влияния «холодной войны» на европейскую политику, — он коротко рассмеялся. — В разгар всего этого к нам пришла новая патронажная сестра, потому что старая переехала в Гренландию. Я помню тот день, когда она пришла попрощаться. Она сказала, что гордится мной. Мы стояли в дверях, и она меня обняла. Она сказала, что я с этим справлюсь, и я знал, что так оно и есть.

В конце лета Сесилье стало лучше, и она начала нас навещать. Она считала, что ты очень милая, и хотела поскорее вернуться домой. Я постепенно начал в это верить. Лекарства делали ее усталой и уязвимой, но прежняя пленка безразличия в глазах исчезла, и было удивительно видеть, что она проявляет к тебе интерес. Ты же была толстой, веселой и не таила на нее никакой злобы, наоборот, с любопытством тянула к ней руки.

Только два обстоятельства омрачали радость. Во-первых, Сесилье настаивала, что никто не должен ничего узнать о ее депрессии. Она говорила, что ей стыдно и я должен это уважать. Она хотела, чтобы мы рассказывали, что у нее были серьезные проблемы со спиной после родов, поэтому она несколько раз лежала в больнице. Нам назначили новую патронажную сестру, и в тот день, когда она пришла впервые, я понял, что принял ложь Сесилье. Я сказал патронажной сестре, что у меня нет твоей детской книжки, хотя предыдущая сестра оставила ее у меня и просила передать новой. Врать оказалось легко. Я сжег книжку и принялся рассказывать всем историю о проблемах со спиной. Прошло девять месяцев, и люди, конечно, замечали, что у нас не все гладко. У нас же были друзья, особенно в Копенгагене, люди, с которыми мы учились. Но никто не придал этому особого значения. Первый год с маленьким ребенком очень тяжелый, все это прекрасно знают. Когда мы наконец-то почувствовали, что готовы к немного более открытой жизни, мы начали ходить в гости к друзьям и знакомым, рассказывать им историю о спине и извиняться, что от нас так долго ничего не было слышно. Все понимающе кивали — да-да, как же вам, наверное, было сложно.

Дома, в Брендерупе, врать было тоже легко. Мы переехали в новый дом незадолго до того, как Сесилье родила, и только после, когда все начало налаживаться, стали частью того деревенского общества, ради которого мы туда переехали. Случись все годом позже — и мы ни за что не смогли бы скрыть такую болезнь. Вдруг все случившееся стало казаться наваждением. Сесилье цвела. Красила стены в комнатах, шила новые шторы. Наслаждалась сидением дома. Осенью тебе дали новое имя. Это было второе обстоятельство, омрачавшее радость. Сара — такое красивое имя. Анна тоже, конечно, — поспешил добавить он. — Но я уже привык к тому, что тебя зовут Сара. Я еще год потом называл тебя Сарой, когда никто не слышал. Помнишь ведь, я предлагал это имя для Лили?

Анна кивнула. Казалось, что у Йенса больше не осталось слов. Слезы Анны высохли, и она не знала, что сказать. Йенс смотрел на нее обеспокоенно, как будто понимал, что жюри готовится вынести приговор. Анна сказала: