Перо и крест

Тщетно, однако, мы будем искать в „Духовном регламенте" медведевский проект всесословного автономного университета. Для Феофана Прокоповича Академия - это бурса, куда насильно вербуют детей духовного сословия для подготовки к духовной службе в условиях, близких к тюремному заключению, при полном отрыве от родственников и привычной среды. „Такое молодых людей житье, - признавал сам Прокопович, - кажется тяжелым и заключению пленническому подобным", но автор „Регламента" надеялся, что ученики привыкнут к такой жизни и вскоре именно в несвободе обретут счастье. „В полицейском государстве, - заметил по этому поводу Г. Флоровский, - не различают учение и службу. Самое учение есть служба или повинность. На ученика (даже совсем малолетнего) в это время смотрят именно как на служащего человека, отбывающего повинность… под страхом… уголовного наказания… Неявившихся, убылых и беглых полагалось разыскивать и приводить силой, иногда даже в кандалах, - „для обучения и употребления над ними изображенного в Духовном Регламенте искушения". „Не следует уменьшать объем и значительность ученых и даже учебных достижений XVIII века, - констатировал тот же исследователь. - Во всяком случае, это был очень важный культурно-богословский опыт. И по всей России раскинулась довольно сложная школьная сеть… Но все это „школьное" богословие было в собственном смысле беспочвенным. Оно взошло и взросло на чужой земле… Точно надстройка над пустым местом… и вместо корней сваи… Богословие на сваях - вот итог XVIII века".

Собственно, для церкви, превратившейся в духовный департамент империи, образовательные учреждения, на которые столь надеялся Феофан Прокопович, действительно дали мало. В то же время наука и просвещение в России развивались, преодолевая полицейское буйство крепостнического государства и лавируя между полицейскими препонами. Этому процессу способствовали и церковные образовательные учреждения, особенно Московская славяно-греко-латинская академия (возникшая, впрочем, еще до принятия „Духовного регламента" под покровительством противника егс и его составителей знаменитого Стефана Яворского).

Немногие окончили в XVIII веке Московскую Академию, завершив учение курсом богословия: почти все ученики покидали ее стены раньше. Всесословная Академия, дававшая стипендии неимущим студентам, была своеобразным окном к знаниям выходцам из демократических слоев, становилась трамплином для тех из них, в ком проявлялся талант. Не случайно именно отсюда вышли поэт, ученый и композитор В. К. Тредья-ковский, поэты Петр Буслаев, Е. И. Костров, В. П. Петров, профессора Московского и Петербургского университетов, члены Академии наук А. А. Барсов, А. М. Брянцев, Н. Н. Поповский, врач С. Г. Забелин, географ и естествоиспытатель С. П. Крашенинников, математик Л. Ф. Магницкий, архитектор В. И. Баженов и многие другие выдающиеся русские люди, наконец, великий ученый и поэт, гордость России Михаил Васильевич Ломоносов.

Характерно, что столкновения с духовным ведомством, испытывавшиеся многими бывшими учениками Московской Академии, были как бы заложены в традиции этого учреждения, начиная с церковного преследования ее первых ректоров. Книга самого митрополита Стефана Яворского, высокого покровителя Академии, была при жизни Петра I запрещена к изданию. „Камень веры" Яворского удалось опубликовать только в 1728 году с дозволения Верховного Тайного Совета, но со временем дело о ней оказалось в Тайной канцелярии. Указом от 19 августа 1732 года книга вновь была запрещена и арестована. Для свободного обращения „Камень веры" был выпущен только в 1741 году.

Дух новой церкви, духовная цензура, дух „Регламента" тяжко лег на богословскую, на церковно-исто-рическую и на дидактическую литературу. Преследованию подвергалась любая нерегламентированная мысль. Так, в 1760-х годах в стенах Московской Академии Павел Пономарев (будущий ее ректор, будущий архиепископ тверской и ярославский) перевел историческую книгу, немедленно запрещенную цензурой. Еще раньше были запрещены к распространению в России и к переводам уже переведенные многоученым Симоном Тодорским богословские книги. Казалось бы, вне подозрения должен был пребывать архангельский протоиерей, член Российской Академии Петр Алексеев, автор знаменитого в то время „Церковного словаря". Не тут-то было: сначала в 1779 году было на середине издания остановлено его „Православное исповедание", а впоследствии не допущен к печати „Катехизис". Как будто православность взглядов Петра Алексеева была сомнительной! [3]

Стефан Яворский, митрополит рязанский и муромский