Перо и крест

Толпы людей шли поклониться Толстому, в Петербурге, Москве, Киеве и других городах начались демонстрации в поддержку писателя, вспыхнули студенческие волнения во многих университетах. Сочувственных телеграмм было столько, что их наконец запретили передавать. „Величайшему и благороднейшему писателю нашего времени" приходили приветственные адреса с тысячью и более подписей, коллективные и частные письма. „По своей близорукости, - писали в адресе рабочие Прохоров ской мануфактуры, - Синод просмотрел самое главное Ваше „преступление" перед ним - то, что Вы своими писаниями рассеиваете тьму, которой он служит…" Представления пьес Толстого превращались в митинги, пресса, не имея возможности высказаться прямо, откликнулась на послание Синода баснями и карикатурами. Возмущение деянием Синода докатилось и до деревни. „Мужики объясняют это отлучение так, - говорила сельская учительница: - „Это все за нас; он (Толстой. - А. Б.) за нас стоит и заступается, а попы и взъелись на него".

Обеспокоенное размахом общественного движения в защиту писателя, правительство принимало самые разнообразные, по преимуществу полицейские меры. Между прочим, департамент полиции производил перлюстрацию частных писем, главным образом чиновничьих, чтобы выяснить глубину проникновения „неприятеля" в свой лагерь. Полицейская сводка по результатам тайного чтения писем была неутешительна для правительства. От генерал-адъютанта графа Н. П. Игнатьева до мелкого чиновника авторы писем осуждали Синод, Победоносцева и других причастных к отлучению Толстого лиц за несвоевременное, вредное и глупое деяние. „Осрамили Россию на весь мир", - читали в чужих письмах служащие „черных кабинетов".

Немалый общественный резонанс вызвало письмо графини Софьи Андреевны Толстой к митрополиту Антонию. „Непостижимым" назвала она синодальный акт. „Неужели для того, чтобы отпевать моего мужа и молиться за него в церкви, я не найду - или такого порядочного священника, который не побоится людей перед настоящим Богом любви, или не порядочного, которого можно подкупить большими деньгами для этой цели?

Но мне этого и не нужно, - продолжала Софья Андреевна. - Для меня церковь есть понятие отвлеченное, и служителями ее я признаю только тех, кто истинно понимает значение церкви.

Если же признать церковью людей, дерзающих своей злобой нарушать высший закон любви Христа, то давно бы все мы, истинно верующие и посещающие церковь, ушли бы из нее".

Впрочем, полиции не нужно было даже вскрывать письма, чтобы узнать общественное мнение: множество лиц, в том числе из интеллигенции и „высшего общества", открыто заявляло о своей солидарности с Толстым и письменно уведомляло Синод о своем выходе из православия. Характерно письмо И. К. Дитерихса из Лондона, адресованное обер-прокурору Синода:

„Милостивый государь,

Вы состоите главой касты, именующей себя российским православным духовенством, и вершите все так называемые „религиозные дела"…

Вы… не только не повредили Л. Н. Толстому, но оказали ему значительную услугу, привлекли к нему симпатии всех искренних людей. Кроме того, всякий искренний и свободомыслящий человек может пожелать только, чтобы и над ним Вы проделали ту же манипуляцию и освободили его от тех обязательств при жизни и по смерти, которые накладывает государственная церковь на паству свою.

Но вместе с тем этим декретом о Толстом Вы лишний раз обнаружили присущее Вам и Вашему синклиту грубое, кощунственное отношение к идее христианства, ханжество и высочайшее лицемерие, ибо ни для кого не тайна, что этим путем Вы хотели подорвать доверие народных масс к авторитетному слову Льва Толстого…

Люди вашей касты так привыкли к этой власти, что даже мысли не допускаете, что царству вашему придет конец…