Персики для месье кюре

— Я на четвертом месяце беременности, месье кюре, — сказала она. — Если муж сейчас со мной разведется, я останусь совершенно одна. И ничего не получу. А он сможет либо остаться здесь, либо вернуться в Марокко — как захочет. У меня же нет никаких прав. Это вы понимаете?

— Но с чего ему с тобой разводиться? — удивился я.

— Он это сделает, если узнает, кто устроил пожар в школе. Я же вам сказала: он преклоняется перед Инес. И от отца мне ждать помощи нечего. Он любит Карима, как родного сына. Даже еще сильней. А моя мать… и вовсе уверена, что Карим — ангел, спустившийся с небес, чтобы всех нас спасти. Что же касается Инес…

Соня не договорила и отвернулась. Муэдзин уже начал скликать народ в мечеть. Надо сказать, этот клич в форме речитатива довольно музыкален — если рассматривать его, так сказать, вне данного контекста. Дымовая труба старого дубильного цеха обеспечивает неплохой резонанс, и она достаточно высока, чтобы призыв муэдзина разносился по всей округе. Hayya la-s-salah. Hayya la-s-salah.[52]

Еще пара минут — и улицы оживут, наполнятся народом. Тогда уж мне точно не уйти незамеченным.

— Карим ходит к ней по ночам, — сказала Соня. — Я же слышу, как он потихоньку встает с постели. А потом возвращается, весь пропахший ее духами. Пропахший ею. Я точно знаю, это к ней он ходит! Я же все чувствую. Все вижу и слышу, только сказать ничего не могу. Она его околдовала. Опутала своими чарами. И его, и меня.

Нет, отец мой, это же просто смешно! Я ведь перестал носить даже облачение, и вот вам пожалуйста: я снова выслушиваю исповедь!

— Ведьм и чаровниц не существует, Соня, — сказал я строго. — А ты говорила с Каримом?

— Нет.

— Почему?

— Я пыталась. Но он сразу начинает сердиться. А мать с отцом упрекают меня, что я не проявляю должного послушания. Говорят, что мне следовало бы брать пример с Инес, стараться быть столь же скромной и почтительной.

— А что говорит твой дед? С ним ты не пыталась поговорить откровенно?

Впервые в ее глазах мелькнул призрак улыбки.

— Мой дорогой джиддо

! С ним я могла бы поговорить, только он с нами больше не живет, и я теперь очень редко с ним вижусь. У дедушки с отцом вышла ссора; отец говорит, что джиддо оказывает на меня дурное влияние. А джиддо недоволен тем, что отец занял его место в мечети. Дедушка теперь живет в доме Аль-Джерба, вместе с семьей моего дяди Исмаила. Я слышала, в последнее время он болеет. И он, наверное, скоро умрет…

— Мне очень жаль, — сказал я.

И понял, что мне действительно жаль. Мохаммед Маджуби так давно живет здесь, и я, несмотря все на наши разногласия, всегда считал его человеком честным и порядочным. Если он умрет, после него в арабской общине наверняка возникнет ощутимая пустота. Я бы очень хотел, чтобы кто-нибудь сказал то же самое и обо мне…

— Ступай домой, — сказал я Соне. — Переоденься: от тебя так и разит бензином.

Она неуверенно на меня посмотрела.

— И вы не скажете Кариму? Или отцу?

— Нет. Но только в том случае, если ты оставишь Инес в покое. Какие бы между вами трения ни возникали, вам следует честно решать проблемы. Честно и открыто. И, разумеется, с помощью слов, а не таких опасных вещей, как бензин.

— Но вы обещаете не говорить им?

— Я уже сказал: если ты немедленно прекратишь все подобные глупости.

Она вздохнула и пообещала:

— Хорошо.

— Две «Аве».

Она изумленно на меня посмотрела, и я поспешил добавить:

— Я пошутил.

По-моему, только священник смог бы понять подобную шутку. Но Соня поняла и улыбнулась — правда, одними глазами; и мне это очень понравилось.

— Jazak Allah, кюре, — сказала она на прощанье и ускользнула прочь.

Глава вторая

Среда, 25 августа

Всю ночь мне снились сны, один за другим, а на рассвете я проснулась, услышав, как тихонько щелкнула задвижка на входной двери. Спала я на диване в гостиной и тут же, спустив с него ноги, увидела у порога какую-то неясную тень — хрупкую фигурку, с головы до ног закутанную в черное, даже лицо было прикрыто платком.

— Алиса, это ты?

Я включила свет. Она так и стояла под дверью; из-под плотно повязанного хиджаба виднелись только глаза. Но это была не Алиса. Теперь-то я хорошо видела, что это еще совсем ребенок, девочка, куда более худенькая, чем Алиса, и ростом поменьше; черная одежда на ней оказалась вовсе не абайей, а каким-то чужим пальто, на несколько размеров больше, чем ей нужно.

— Господи, Дуа!

Она чуть повернулась, глядя прямо на меня. Ее маленькое бледное личико как-то странно застыло. И вдруг она сказала неожиданно взрослым голосом:

— Мне необходимо поговорить с Алисой.

Я встала и накинула халат.

— Конечно, сейчас. Что-нибудь случилось?

Она лишь молча глянула на меня. Это был тот самый взгляд, каким Анук лет с девяти одаривала меня в том случае, если я говорила или спрашивала что-нибудь особенно глупое — с ее точки зрения, разумеется. И я сказала:

— Хорошо, я ее разбужу.