Персональный ад моей души

– Снимай кольцо! – Прокричала она изо всех сил, так, что бедная девушка и плакать перестала, сразу поняла, о чём говорят и кольцо сняла, на дрожащей руке протянула украшение, а Лера с силой по этой руке ударила и кольцо отлетело в сторону, она склонилось над Кристиной и зло сверкнула глазами.

– Я секонд не ношу… тем более после шлюх своего мужа. До встречи в суде, любимый!

Развернулась, чтобы уйти и под ноги попалось всё то же злосчастное кольцо, его она отшвырнула в сторону с невероятной злостью.

– А знаете, вам всем самое место в этом гадюшнике. – Бросила напоследок и громко хлопнула дверью.

Выходя она слышала, как начинает завывать Кристина, как поднялся галдёж, а самое смешное во всём этом то, что никто в этой ситуации не пожалеет саму Леру, да и не нуждается она в этой жалости, только обидно, что столько лет на этого гада потратила.

Как добралась до квартиры, не помнила, вроде только из дома Синицкого вышла, как уже у себя на диване сидит, при этом телевизор идёт, но по каналу ничего не показывают, только шум непонятный. В то же мгновение ощутила жуткую слабость и усталость, прямо на диване и уснула. Просто очень обидно.

В доме Синицкого же, до сна было далеко. Около полуночи уехала скорая, которая оказывала помощь большинству из присутствующих, Кристине и Марине Игоревне сделали укол успокоительного, Синицкому-старшему и вовсе рекомендовали пройти обследование.

– Она спит?

Райковский сидел в кабинете, жену отправил домой, а самому не терпелось узнать подробности.

– Только уснула.

Синицкий закрыл дверь кабинета и тяжело выдохнул, казалось, первый раз за весь вечер. В баре налил себе коньяк, но лучше бы водки, так как сейчас не до удовольствия, напиться бы и забыть всё как страшный сон.

– Про аборт это что, правда?

– Правда.

– Саш, ты серьёзно заставил её это сделать?

– Серьёзно.

– Но…

Сказать было нечего, поэтому Игорь только налил себе и так же залпом опустошил бокал.

– Я и не думал, что у вас было всё так серьёзно. Не хочешь рассказать?

– Не хочу.

Синицкий рухнул на диван, под ним раздался приятный скрип кожи, глаза просто на автомате стали закрываться.

– Поэтому она тогда уехала?

– Я бы сказал, сбежала. Я чувствовал, что что-то не так, но у нас тогда сделка важна была, пришлось ехать. Вернулся, всё на месте: вещи, украшения, даже духи её, а Лерки нет. Просто нет и всё. Знаю, что виноват, поэтому и чувствую себя так отвратительно, поэтому и встречи с ней не искал.

– А зачем же она вернулась?

– Не знаю, может, чтобы отомстить. – Он пожал плечами и крепко зажмурил глаза, до боли, до разноцветных кругов, сцепил зубы, пережидая внутреннюю боль. – Я мог бы пойти ей на уступки, всё отдать, и отдал бы. Просто не могу отпустить её. Знаю, что права не имею держать, но отпустить не могу. Что угодно ожидал увидеть, когда она вернулась, что угодно, только не ту равнодушную улыбку, которой она меня встретила. Пусть бы ненавидела, только не эта улыбка, смотрела на меня как на пустое место, словно не было ничего этого.

– Поэтому ты с Кристиной не живёшь?

– Мне показалось, что всё ещё можно вернуть, речь готовил, волновался. Пришёл к ней, а она, представляешь, с Борисом своим… ну, с этим, с которым раньше встречалась. Так вот он мне дверь тогда открыл, в одних штанах стоит. Не знаю…

– И что теперь делать будешь?

– Я должен дать ей развод. Любым способом. Убедить, обидеть… не знаю, что угодно. Только бы не держать её больше. Я знаю, как ей сейчас плохо, но с этим нужно покончить. Без меня ей будет лучше. Завтра же поговорю об этом.

Райковский ничего не ответил, впервые он видел своего друга в таком состоянии отчаяния. Он ведь даже и не подозревал, что Синицкий так переживает все эти годы. Сразу да, понятно, и пил, и куролесил, но потом ведь успокоился, по крайней мере, старательно всех в этом убеждал, а на самом деле просто замкнулся в себе.