Персональный детектив

– Где этот чертов старик? – крикнул Дон и тут же его увидел – и на проекционном столе, и в окне, прямо перед магистратом. Он увидел две цепи воинов, изготовившихся к бою, – камрадов и воинов Витановы. Сам Витанова прятался за какой-то стелой, возведенной уже после того, как Дон был с планеты изгнан. И еще он увидел Глясса, спешащего к этой стеле.

– Идиот! – чуть не плача прошептал Дон.

Все – и камрады, и кузены – недоуменно смотрели на Глясса. Никто не стрелял. Даже самые отпетые сволочи из камрадов не горели желанием убить его – он, большая умница, обладающий всеми знаниями Дона, проникшийся всеми его принципами и все же во всех случаях верный себе, тому, загнанному в самое глубокое подсознание, вызывал у всех странное чувство пренебрежения, тесно слитого с уважением; одни считали его наивным дурачком, чуть ли не сумасшедшим, другие возводили его в ранг Совести всего города – и ни у кого из них не поднималась рука не то что выстрелить по нему, но хотя бы даже прицелиться в его сторону.

Ничего этого не зная, полностью пренебрегая опасностью, Теодор Глясс подошел к стеле и прислонился к ней спиной. Теперь он загораживал своим телом Витанову, одного из самых дорогих для него людей в Стопариже, и одновременно раскрывал каждому желающему, где находится укрытие главного генерала Братства. Витанова тут же поменял позицию, да так ловко, что никто из камрадов этого не заметил – все они смотрели только на Глясса.

И тут Теодор Глясс заговорил. Он говорил громко, но не надсадно, и не кричал. Голос его был полон достоинства, к нему хотелось прислушиваться.

– Что же это вы, люди? – говорил он. – Как можете вы поднимать руку на тех, кто так вам близок? Да, я понимаю, вы все разные, но в каждом из вас сидит Дон, и, хотите вы того или не хотите, вы все близки, и каждое убийство, совершённое в этом городе, есть не что иное, как братоубийство. Ваши цели разные, это называется «конфликт интересов», а при конфликте кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает. Но убивать-то зачем? Я просто не понимаю этого! Вот сейчас вы начнете разряжать друг в друга эти богом проклятые орудия смерти, я не могу представить ничего ужаснее, чем убийство человека, я уже не говорю про убийство человека, который помнит то же самое, что и вы, прошел через то же самое, что и вы, любил и ненавидел то же самое, что и вы, и вам надо убить его только потому, что сейчас он думает немножко не так, как вы.

Стрелять нельзя, нет ничего ужаснее, чем стрельба по близкому тебе человеку, единственный выход из ситуации – собраться вместе, предъявить друг другу свои претензии и прийти к какому-то компромиссу. Споры будут, и споры будут жестокими, но, уверяю вас, они обязательно разрешатся, потому что все мы с вами части одного целого. Дон живет в каждом из вас, и в каждом из вас он еще не убит. Это великолепный шанс для всех нас объединиться и больше никогда не поднимать друг на друга руку.

Что-то случилось со всеми, изготовившимися к бою на площади перед магистратом, – каждый понимал, что старик молотит несусветную чушь, но каким-то необъяснимым образом эта чушь проникала в их сердца, казалась главной на свете истиной, и каждый, даже полностью отринувший от себя Дона, вдруг осознал, что он Дон и что вокруг такие же, как и он, Доны, и ощутил единение с остальными, и радость от единения, и уверенность, что все правильно говорит старик Глясс, пусть у него даже и с головой не в порядке, – и это был один из самых последних и самый краткий локальный кси-шок, зафиксированный в Стопариже.

Все кси-шоки всегда кончаются. Теодор Глясс продолжал изрекать свои благоглупости еще пару минут, пока кто-то из камрадов не убил его длинным лучом скварка – Глясс даже не упал, а просто осел, превратившись в бесформенную кучку дымящихся кусков мяса.

Тут же начался бой, заранее проигранный камрадами, хотя их было больше, да и подготовлены они были лучше, – кузены за несколько минут разметали их в клочья и прорвались в магистрат, не потеряв ни одного человека. Следом за ними, тоже без потерь, в магистрат вошел и второй отряд. Фальцетти в своем убежище визжал почти ультразвуком, а у ублюдка, кажется, закружилась его механическая голова.

Площадь перед магистратом ненадолго очистилась, но вскоре стала заполняться камрадами.

– Вот она! Вот! Двое ведут. Ах, сволочи! – закричал вдруг Дон, глядя в окно.

Подобие было полным. Два камрада волокли к неизвестно откуда появившейся «гусенице» отчаянно упиравшуюся Джосику. Она что-то кричала, обратив лицо к магистрату, словно просила у Дона помощи. Один из конвоиров с силой ударил ее по лицу; она обмякла.

К окну подскочил Скептик. Охнул, заволновался.

– Боже мой, как они ее вытащили? Обманом? Надо что-то делать! Вылазку?

Конвоиры остановились. Джосика вяло пыталась утвердиться на разъезжающихся ногах.

– Дон! – раздался вдруг громоподобный голос Фальцетти. – Предлагаю тебе честный обмен. Выходи один – и Джосика будет ваша.