Персонаж. Искусство создания образа на экране, в книге и на сцене

Центральное «я», заключенное в нашей черепной коробке, обречено на одиночество. Наш внутренний голос – единственный голос изнутри, который мы слышим всю жизнь. Поскольку центральное «я» не может телепатически связаться с частной областью другого человека, сознание становится чем-то вроде кинотеатра для разума. Где-то внутри собственной головы мы восседаем в вечной изоляции единственным зрителем в зале мультисенсорной круговой кинопанорамы, в которой то, что мы видим своими глазами, монтируется с увиденным в воображении под аккомпанемент звуков, запахов, осязательных образов, вкусов, ощущений и эмоций[42].

Кто-то может, погрузившись в глубокую медитацию, попробовать встретиться с этим внутренним «я». Может попробовать отвести взгляд от объекта, на котором сфокусировался, и направить его внутрь, на свое осознание, надеясь тем самым столкнуть наблюдателя и действующее «я». Но все равно у него при этом ничего не выйдет, как бы он ни старался. Потому что стоит сознанию переключиться, и центральное «я» тут же займет наблюдательную позицию. Это дилемма Гамлета.

Разум Гамлета, как два зеркала, поставленных друг напротив друга, на протяжении всей пьесы вглядывается сам в себя. Пытаясь понять себя, герой Шекспира становится одержимым осознанием собственного «я». Он силится проникнуть в глубь этого осознания и изучить себя изнутри, но не может. Наконец после сцены на кладбище в пятом действии «Гамлет обнаруживает, что его жизнь – это поиски, не имеющие иного объекта, кроме его бесконечно разрастающейся субъективности»[43]. И только очистившись от этой одержимости собственной персоной, Гамлет наконец обретает душевный покой.

Как выясняет Гамлет, посмотреть на себя внутри себя невозможно. Он знает, что он там, но не может отделить свое центральное «я» от остального разума и взглянуть на него отстраненно. Каждый раз, когда вы поворачиваетесь к нему, оно ловко прячется за вашей же спиной, перегораживая доступ к подсознанию. Если бы вам и в самом деле удалось протиснуться за собственное центральное «я», вы бы рухнули в зияющую подпороговую бездну.

Когда персонаж говорит о себе в романе от первого лица, в монологе на сцене или закадровом тексте на экране, нелестные комментарии обычно отпускаются во втором лице – «ты же идиот!», а похвала и одобрение выражены в первом – «а я молодец!». Шекспировские герои в монологах высказываются в первом лице, потому что обращаются к зрителю, а не к себе самим. Однако некоторые актеры исполняют монологи как беседу центрального «я» с действующим, как спор между составляющими множественной личности[44]

.

Когда разум решает что-то предпринять, центральное «я» отправляет свое действующее «я» в мир и смотрит, что получится. Явления действующего «я» на публике можно называть по-разному – личности, обличья, маски, фасады, позы и тому подобное. Все синонимы годятся, но мне предпочтительнее термин «я».

Вживаясь в персонаж, писатель должен видеть его поступки в истинном свете – как выражение его центрального «я». Поэтому, сохраняя за собой роль наблюдателя, писатель, как первый исполнитель, становится одновременно и действующим «я», импровизирующим в этих представлениях.

Центральное «я» может выступать в разных вариациях. Вот основные:

Расширенное «я»

Генри и Уильям Джеймсы раздвинули границы центрального «я», превратив его в расширенное. С их точки зрения, в самовосприятие человека входит все, что он считает своим, – компьютер оказывается продолжением его разума, айфон расширяет связь с внешним миром, машина становится продолжением ног, одежда – кожи. Точно так же, каждый по-своему, расширяют и продолжают человеческое «я» друзья и предки, образование и род занятий, предпочтения, касающиеся мест отдыха, пристрастия в музыке, фильмах, отражение в зеркале спортивного зала, наконец. Общее ощущение себя возникает из совокупности всего того, что человек называет своим.

В результате все эти вещи и явления он воспринимает как составляющие себя. Потерять работу, возлюбленную, внешнюю привлекательность – значит потерять часть своего «я». Если друг, близкий или член семьи совершит что-то недопустимое, человеку будет стыдно; если их кто-то обидит, он вспыхнет от ярости. Если они будут процветать, воспрянет и он, если они пострадают, несладко придется и ему. И хотя многие считают, что отождествлять себя с вещами – и даже с другими людьми – это признак слабости духа, людям обычно свойственно именно это[45].

Оберегаемое «я»