Персоны нон грата и грата

— Ну, ты знаешь, никакие они не боксеры, — говорит папа и спохватывается: — в каком ты у меня классе? Вы, наверное, еще не проходили. Так слушай. Не боксеры они никакие, просто эмблема была — сжатый кулак. Повстанцы решили изгнать из Китая всех иноверцев. И русских тоже, да, туда съехалось к тому времени много русских, особенно из Сибири. Наши миссии даже успели обратить в православие часть местного населения. Представь себе: русские начали крестить китайцев, а куда это годится… вот и докрестились.

Боксеры головы всем отсекали, такой был прием. Да. Всех наших дипломатов обезглавили. В Россию только головы потом везли. Так и хоронили. На Пятницком кладбище есть такая могила, на надгробии высечено: «Здесь погребена голова инженера Верховского, казненного китайцами-боксерами в Маньчжурии».

— А дальше?

— Чем дело кончилось? Союзники послали в Китай войска. Императорский двор бежал, но вскоре принял условия победителей. Война была окончена, боксеров отловили, судили и казнили.

— Наверное, им тоже бошки посносили.

— Кровожадная ты у меня, однако, — отвечает папа.

Последняя история — про собаку профессора Брюхоненко.

— Помнишь, мы к дяде Жене на проспект Мира в гости ходили? — папа всегда ее так начинает.

— Помню.

— В его доме раньше жил известный физиолог Брюхоненко, а у него в кабинете — собачья голова. Она даже гостей кусала.

— Она лаяла?

— Нет, лаять она не могла — горла не было. Только пасть разевала. Но моргала, облизывалась, нюхала, фыркала, водила ушами… Он опыты делал по оживлению, про его метод даже фильм американцы сняли, в сороковых годах, специально приезжали. Голова недолго жила, несколько дней, но все равно это было неслыханно, сенсация в науке.

Профессор изобрел специальный аппарат, к которому она крепилась, — искусственные легкие и сердце. На кнопочку нажмешь, и шестеренки вертятся, кровь гоняют, и воздух насосом туда-сюда, вдох-выдох. Изящный такой приборчик, деталей много, все блестит, красота! Потом на базе него аппарат искусственного кровообращения создали, им до сих пор в больницах пользуются. А Брюхоненко наградили Ленинской премией. Посмертно, правда.

На этих словах в комнату заглядывает мама, постукивает по запястью: время! Папа недовольно морщит лоб, поднимает указательный палец — погоди, мол. Мама многозначительно крутит у виска.

— Ну а про габалу я тебе расскажу, когда вырастешь. Сейчас все равно не поймешь, — вставая с раскладушки, заканчивает папа.

— А что такое габала?

— Голова, которую после смерти непременно отрежут. Для магических ритуалов. Ну, спи давай.

ЕЙ НЕ ИДЕТ РЫЖИЙ…

Лесная Дорога построена на месте бывшего кладбища. Поселок основали в тридцатые годы, и больше полувека прошло с тех пор, но потревоженная земля забирала часто. Через жилой массив, разрезая его лучом, пролегала междугородная автотрасса, она рассекала наши дома и дворы, леса и поля — и шампур этот нанизал на себя многие жизни.

Павильоны автобусных остановок по сторонам шоссе соединял подземный переход — вонючая, проссанная, вечно сырая кишка, — но пользовались им только старики. Оглянешься: слева, справа на полкилометра никого нет — я даже не бежала, я шла не спеша. Так делали все. Спускаться вниз было не комильфо, и сколько бы родители ни вдалбливали нам в бошки, сколько бы ни приходил гаишник с лекциями на классный час, — не действовало.

На первый урок я опоздала. Проспала. Но оказалось, можно было и не спешить.

Когда я вошла в класс, учителя не было, а все девчонки дружно в голос рыдали.

— Леночка, что случилось? — спросила я.

— Юльку Шишкову задавило, — всхлипнула Безручкина.

— Когда?

— Вчера…

Шишкова была самой красивой и самой модной девчонкой в классе. Мы не дружили, она выбирала только равных себе подруг — Крымову, Забубнову, Черногор. Я в эту категорию не вписывалась, я тихо любовалась Шишковой со стороны. Кроме школьных дел, я мало что знала о ее жизни. Она рисовала и шила. Учила английский. Играла на гитаре. В марте я хотела позвать ее на день рождения — а вдруг придет? И тут такое.

— Я вообще ее не видел! — кричал водитель КАМаза. — Не видел я ее! Выскочила прямо под колеса!

С последнего автобуса шли люди, вызвали «скорую», побежали к родителям. Она умерла мгновенно. Она, наверное, даже ничего не поняла.

За несколько часов до того она покрасилась в рыжий и обрезала челку. Она давно собиралась сменить имидж и вот наконец это сделала. Она надела новую кожаную куртку, и новые сапоги, и новые серьги. Был поздний вечер, но ей не терпелось показаться на люди, и она и пошла в старые дома, на бульварчик перед продмагом, чтобы все посмотрели, какая она красивая…

Новую прическу Шишковой увидела вся школа. Из-под прозрачной газовой косынки торчала рыжая челка.

— Ей не идет рыжий, — думала я, стоя у гроба, — кто ее надоумил покраситься…

Раньше я никогда не бывала на похоронах.

Я смотрела.

Лицо Шишковой мне запомнилось фиолетовым. Наверное, ее не стали гримировать тональным кремом, оставили как есть — только губы были подкрашены темной помадой и, как трезубец кленового листа, сверху горела медно-красная прядь.