Перст указующий

Я был слишком взбешен и его не послушал, но, гневно стряхнув дружескую руку, отступил на шаг, испытывая, решится ли он совершить такое кощунство у меня на глазах, думая, безрассудно быть может, что мое присутствие заставит его увидеть зло, какое он намеревался совершить, и воздержаться.

С мгновение он глядел на меня, словно бы не зная, как ему поступить, пока в отдалении не кашлянул Локк.

– У нас, знаете ли, мало времени, – сказал он. – Мировой судья дал нам только один час, и время идет. И не забывайте, что случится, если чернь застанет нас здесь. Решайтесь.

Не без усилия Лоуэр решился и, отвернувшись от меня, подошел к столу, а потом дал знак остальным покинуть комнату. Я пал на колени и молился Господу, кому угодно, чтобы он вмешался и остановил этот кошмар. Пусть даже прошлой ночью это не принесло плодов, я повторил все мои вчерашние молитвы и обещания. О Господь Бог, пришедший в мир, дабы искупить наши прегрешения, сжалься над этой несчастной невинной, если не надо мной.

Потом Лоуэр взял нож и приложил его к ее груди.

– Готовы? – спросил он.

Локк кивнул и быстрым уверенным движением начал делать надрез. Я закрыл глаза.

– Локк, – услышал я в темноте голос Лоуэра, зазвеневший внезапным гневом, – что, скажите на милость, вы тут творите? Отпустите мою руку. Неужто тут все помешались?

– Постойте.

И Локк, Локк, который никогда мне не нравился, отвел нож от тела и склонился над трупом. Потом с озадаченным видом он повторил свой поклон так, что его щека легла ей на уста.

– Она дышит.

При этих простых словах, говоривших так много, я едва смог сдержать слезы. Лоуэр впоследствии приводил собственные объяснения: наверное, из-за того, что он так стремился первым завладеть телом, веревку перерезали слишком рано, и поэтому угасла не сама жизнь, а лишь ее видимость. Повешение, по-видимому, лишь придушило несчастную и привело к временному забытью. Все это мне известно, он раз за разом повторял свои доводы, но я знал иное и никогда не трудился ему возражать. Он верил в одно, я зрил другое. Я знал, что стал свидетелем величайшего в истории чуда. Я присутствовал при воскрешении, ибо Святой Дух витал в той комнате, и нежные крылья голубки, что трепетали при зачатии Сары, возвратились, дабы забиться над ее душой. Не дано человеку, и врачу в том числе, возвращать жизнь, когда она угасла. Лоуэр доказывал, что Сара не умирала вовсе, но он сам объявил ее умершей, а смерть он изучил лучше других. Говорят, век чудес миновал, и я сам этому верил. Но это не так; чудеса являются нам и сегодня, просто мы научились находить им иное объяснение.

– Так что нам теперь делать? – услышал я снова удивленный, разочарованный голос Лоуэра. – Стоит нам убить ее, как по-вашему?

– Что?

– Она приговорена к смерти. Не убить ее сейчас означает только отдалить неизбежное и упрочить то, что я ее потеряю.

– Но…

Я не мог поверить своим ушам. Но ведь не мог же мой друг, став свидетелем подобного дива, говорить серьезно? Не мог же он пойти против очевидной воли Божьей и совершить убийство? Я хотел встать и увещевать его, но нашел, что не в силах сделать этого. Ноги отказывались мне повиноваться, я не мог открыть рта и способен был только слушать, потому что не вся еще воля Господня свершилась в тот день. Он пожелал, чтобы и Лоуэр искупил себя, если только врач на такое решится.

– Я бы ударил ее по голове, – говорил тем временем он, – вот только это повредит мозг. – Тут он постоял в задумчивости, нервически скребя подбородок. – Мне придется перерезать ей горло, – продолжал он. – Это единственный выход.

Он вновь занес нож и снова помедлил, прежде чем тихонько опустить его на стол.

– Я не в силах этого сделать, – произнес он. – Локк, посоветуйте, что мне делать?

– Кажется, я припоминаю, – ответил ему Локк, – что врачам положено сохранять жизнь, а не отнимать ее. Разве в нашем случае это не так?

– Но в глазах закона, – возразил Лоуэр, – она мертва. Я лишь завершаю то, что уже должно было быть сделано.

– Так вы палач?

– Она была приговорена к смерти.

– Да?

– Вы сами прекрасно знаете, что это так.

– Насколько я помню, – сказал Локк, – она была приговорена быть повешенной за шею. Это было проделано. О том, чтобы она была повешена за шею до смерти, ничего не говорилось. Признаю, такое обычно подразумевается, но ведь в нашем случае так сделано не было, и потому не может считаться неотъемлемой частью наказания.

– Она была приговорена также к сожжению, – возразил ему Лоуэр. – И повешением его заменили, чтобы избавить ее от боли. Вы хотите сказать, что мы теперь должны отдать ее на костер и позволить ей сгореть заживо?

Тут его внимание вернулось к самой Саре, которая издала тихий, слабый стон: она лежала совсем позабытая, пока поверх ее тела философы вели свой ученый диспут.

– Подайте мне повязку, – произнес Лоуэр, внезапно вновь обратившись во врача. – И помогите мне перевязать надрез, который я уже ей сделал.