Пертская красавица

Нижней Шотландии эти люди – сущая чума. Оба вождя

пока еще живы, если они невредимыми выйдут из боя, вся

пролитая сегодня кровь будет напрасной жертвой.

Вспомните, вы обещали совету не прерывать состязание.

– Ты склоняешь меня на великое преступление, Олбе-

ни: как король, я бы должен защищать своих подданных,

как христианин – печься о своих братьях по вере.

– Вы неверно судите, мой господин, – сказал герцог. –

Перед нами не верноподданные ваши, а непокорные мя-

тежники, как может засвидетельствовать наш уважаемый

лорд Крофорд, и еще того меньше их можно назвать хри-

стианами, ибо приор доминиканцев может клятвенно

подтвердить, что они наполовину язычники.

Король глубоко вздохнул:

– Ты всегда настоишь на своем – ты слишком умен, мне

тебя не переспорить. Я могу только отвратить лицо и за-

крыть глаза, чтобы не видеть этого побоища, которое мне

так претит, не слышать его шума. Но я твердо знаю: бог

накажет меня уже и за то, что я был свидетелем этой резни.

– Трубы, трубите! – сказал Олбени. – Если дать им

промедлить дольше, их раны начнут заживать.

Пока шел этот разговор, Торквил, обняв молодого во-

ждя, пытался его приободрить.

– Не поддавайся колдовству еще последние несколько

минут! Гляди веселей – ты выйдешь из битвы без раны, без

царапины, без рубца или изъяна. Гляди веселей!

– Как могу я быть весел, – сказал Эхин, – когда мои

храбрые родичи один за другим умерли у моих ног?.

Умерли все ради меня, который никак не заслуживал их

преданности!

– А для чего они были рождены на свет, если не затем,

чтоб умереть за своего вождя? – сказал спокойно Торквил.

– Стрела попала в цель – так жалеть ли, что она не вернется

на тетиву? Воспрянь же духом… Смотри! Мы оба, я и

Тормот, слегка лишь ранены, тогда как Дикие Коты еще

тащатся по равнине, точно крысы, полузадушенные терь-

ерами. Еще немного отваги и стойкости – и ты выиграл

битву, хотя вполне возможно, что ты один выйдешь из нее

живым… Музыканты, трубите сбор!

Волынщики на обоих концах арены заиграли на своих

волынках, и бойцы снова вступили в бой, пусть не с

прежней силой, зато с неослабной яростью. Присоедини-

лись к ним и те, кому полагалось соблюдать нейтралитет, –

но безучастно стоять в стороне стало им невмоготу: два

старых воина, несших знамена, передвигались постепенно

от края арены к ее середине и наконец подобрались непо-

средственно к месту сражения. Наблюдая теперь спор

вблизи, они оба загорелись желанием отомстить за своих

братьев или же умереть вместе с ними. Рьяно устремились

они друг на друга с пиками, заменявшими древко их зна-

менам, нанесли один другому несколько сильных ударов,

потом, не выпуская из рук знамен, схватились и боролись

до тех пор, пока в пылу борьбы не свалились оба в Тэй, где

их нашли после сражения захлебнувшимися, но крепко

сжимавшими друг друга в объятиях… Ярость битвы, не-

истовство злобы и отчаяния захватили затем и музыкантов.

Волынщики во время битвы делали все, что могли, чтобы

поддержать дух в своих сородичах, но, увидав теперь, что

спор почти закончен за недостатком бойцов, которые

могли бы его продолжать, они отбросили оба свои волын-

ки, яростно ринулись друг на друга с обнаженными кин-

жалами в руках, и, так как каждый больше стремился сра-

зить противника, чем защититься самому, менестрель

клана Кухил был убит почти мгновенно, а клана Хаттан –

смертельно ранен. Но, раненный, он все-таки снова схватил

свою волынку, и над кланом Хаттан замирающими звуками

в последний раз пронеслась вместе с отлетающим дыха-

нием менестреля боевая песнь клана.

Волынка, что ему служила, или, по меньшей мере, ее

трубка, так называемый чантер, хранится по сей день в

семье одного верхнешотландского вождя и высоко почи-

тается родом под наименованием Federan Dhu, то есть

Черный Чантер88.

88 Нынешний вождь клана, Клуни Мак-Ферсон, и сейчас владеет этим древним тро-

феем, говорящим об участии Мак-Ферсонов в битве на Северном Лугу. Другую версию

дает нам предание, утверждающее, будто над головами хаттанов явился воздушный

Схватка между тем шла к концу. Вот уже юный Тормот,

как и его братья принесенный отцом своим в жертву ради

защиты вождя, смертельно ранен нещадным мечом Генри

Смита. Еще два брата, остававшихся в рядах кухилов,

также пали, и Торквил со своим приемным сыном и ра-

неным Тормотом, принужденные отступить перед се-

мью-восемью хаттанами, остановились на берегу реки, в то

время как их противники, все до одного раненые, из по-

следних сил тянулись за ними. Торквил едва успел достичь

того места, где наметил остановиться, как юный Тормот

упал мертвый. Смерть его исторгла у отца первый и един-

ственный стон, какой он позволил себе за весь этот горе-

стный день.

– Сын мой Тормот, – сказал он, – самый юный, самый

любимый! Но если спасу я Гектора, я все спасу… Теперь,

дорогой мой приемыш, мой долг, я сделал для тебя все, что

может сделать человек, осталось последнее: дай мне снять