Пертская красавица

Гоу, или Смита (его звали и так и этак)7, – когда на него не

ложилось, как сейчас, выражение робости – был высок и

благороден, но нижняя половина лица отличалась менее

счастливой лепкой. Крупный рот сверкал крепким рядом

красивых зубов, вид которых отлично соответствовал об-

щему впечатлению доброго здоровья и мощной силы.

Густая короткая борода и усы, недавно заботливо расче-

санные, довершали портрет. Лет ему могло быть не более

двадцати восьми.

Вся семья была, как видно, рада старому другу. Саймон

Гловер опять и опять крепко пожимал ему руку, Дороти

говорила приветливые слова, а Кэтрин непринужденно

7 «Гоу» на гэльском языке, как «Смит» на английском, означает «кузнец».

протянула руку, которую Генри принял в свою тяжелую

лапу, собираясь поднести к губам, но после минутного

колебания оставил свое намерение из страха, как бы такую

вольность не истолковали вкривь. Не то чтобы ему почу-

дилось сопротивление в легкой ручке, неподвижно ле-

жавшей на его ладони, но улыбка и разлившийся по де-

вичьей щеке румянец, казалось, удвоили смущение моло-

дого человека. Подметив, что друг его колеблется, Гловер

закричал от всей души:

– В губы, приятель! В губы! Не каждому, кто пересту-

пит мой порог, я сделал бы такое предложение. Но, клянусь

святым Валентином в канун его праздника, я так рад видеть

тебя вновь в славном городе Перте, что, кажется, ни в чем

тебе не отказал бы.

Кузнец (могучий горожанин, как ясно из сказанного,

был по ремеслу кузнец), получив такое поощрение, сдер-

жанно поцеловал красавицу в губы, а та приняла поцелуй с

ласковой улыбкой, скромной, как улыбка сестры, но при

этом сказала:

– Я надеюсь, что мы приветствуем в Перте друга, ко-

торый вернулся к нам раскаявшимся и лучшим, чем был.

Смит держал ее за руку и, казалось, хотел ответить, но

затем, точно вдруг оробев, разжал пальцы. Отступив на

шаг, как бы в страхе перед тем, что сделал, он зарделся от

стыда и удовольствия и сел у огня, но не рядом с Кэтрин, а

напротив.

– Ну-ка, Дороти, поторопись со стряпней, хозяюшка.

Ты же, Конахар… Но где же Конахар?

– Лег спать, сударь, у него разболелась голова, – не-

уверенно объяснила Кэтрин.

– Ступай позови его, Дороти, – сказал старый Гловер. –

Я не позволю ему так вести себя со мной! Он, видите ли,

горец, и его благородная кровь не позволяет ему расстилать

скатерть и ставить блюдо на стол! Мальчишка вообразил,

что может вступить в наш древний и почтенный цех, не

послужив должным образом своему хозяину и учителю по

всем правилам честного повиновения! Ступай позови его.

Я не позволю ему так передо мной заноситься!

Дороти, кряхтя, полезла по лестнице – вернее сказать,

по стремянке – на чердак, куда строптивый ученик уда-

лился так не вовремя. Послышалось брюзжание, и вскоре в

кухню сошел Конахар. Его надменное, хоть и красивое

лицо горело угрюмым затаенным жаром, и, когда он при-

нялся накрывать на стол и расставлять судки с солью,

пряностями и прочими приправами – словом, исполнять

обязанности современного лакея, которые обычай тех

времен возлагал на ученика, – весь его вид говорил, как он

возмущен и как презирает это навязанное ему низменное

занятие. Кэтрин смотрела на него с тревогой, как будто

опасаясь, что его откровенная злоба усилит негодование

отца, но только когда ее глаза перехватили на миг взгляд

Конахара, юноша соизволил скрыть свою досаду и, услу-

жая хозяину, принял смиренный вид.

Здесь уместно отметить, что хотя во взгляде, который

Кэтрин Гловер бросила тайком на юного горца, отразилось

беспокойство, едва ли внимательней наблюдатель подме-

тил бы в ее отношении к юноше что-либо сверх того, что

может чувствовать молодая девушка к товарищу и ровес-

нику, с которым она находится в постоянном и тесном

общении.

– Ты долго странствовал, сынок, – сказал Гловер, как

всегда обращаясь к молодому ремесленнику с этим лас-

ковым словом, хотя вовсе не состоял с ним в родстве. – И,

знать, немало рек повидал ты, кроме Тэя, немало красивых

городов, помимо нашего Сент-Джонстона.

– Но ни одна река, ни один город и наполовину так не

полюбились мне, как Тэй и Перт, да и наполовину так не

стоят любви, – ответил Смит. – Уверяю вас, отец, когда я

проходил Вратами Судьи и увидел наш город, раскинув-

шийся предо мной во всей своей красе, точно прекрасная

королевна из романа, которую рыцарь находит спящей

среди цветов на лесной поляне, я почувствовал себя как

птица, когда она складывает усталые крылья, чтобы опус-

титься в свое гнездо.

– Эге! Ты, стало быть, не прочь изобразить собою по-

эта? – сказал Гловер. – Что ж, опять заведем наши танцы и

хороводы? Наши славные рождественские песни и веселый

пляс вокруг майского дерева*?

– Для забав еще придет пора, отец, – сказал Генри Смит.

– Но пусть рев мехов и стук молота по наковальне – гру-

боватый аккомпанемент к песням менестреля, я другою

музыкой не могу сопровождать их, раз я должен, хоть и

слагаю стихи, еще и наживать добро.