Первая академия. Том 1

— Я не знаю, что тебе сказать про Комаровского, — проговорил Степан. — У меня очень мало информации. Слышал, что его отец владеет типографией в Твери. Имеют ли они какое-то отношение к делам Шереметевых, мне неизвестно. А следить за каждым его шагом, с кем он общается, с кем встречается, у меня просто нет ни времени, ни возможности. Ты уверен, что это тебя сдал?

— Я же сказал тебе, я ни в чём не уверен, — я со Степаном наконец-то стал общаться на «ты», ибо выканье между сверстниками меня уже начинало задалбывать. — Но Комаровский — единственный, кто знал о поездке. У Елизаветы, моей попечительницы, казнили мужа. В позапрошлую субботу я к ней ездил. Так Комаровскому и сказал: у родственника трагедия, я должен уехать на два дня, вернусь в воскресенье. Я, конечно, не сказал, к кому конкретно еду, но догадаться большого ума не надо. У меня на всю страну один родственник.

— А ты к ней часто ездишь? Может быть, дружинники просто караулили тебя, потому что знали, что ты поедешь по той дороге?

— Тоже возможно, не отрицаю. Но… как-то слишком всё удачно совпало, не находишь?

— А больше никому не говорил? Друзьям, например?

Я покачал головой:

— Нет, я о личных вещах не болтаю.

Степан вздохнул и потёр лоб:

— Извини, Алексей, я больше ничего сообщить не могу. Если ты прав, если этот Комаровский кому-то докладывает на сторону о внутренних делах академии, это очень плохо. Но доказательств пока нет. Обычное совпадение. Одного этого мало, чтобы официально ему что-то предъявить. А вести неофициальное расследования я не могу. У меня время по минутам расписано.

— А что скажешь по этому поводу? — я достал из внутреннего кармана записку и протянул Степану.

Тот развернул и нахмурился:

— Где ты это нашёл?

— Под дверь сунули.

Подошёл официант и принёс нам блюда, однако ни Степан, ни я даже не притронулся.

— Какой-то сумасшедший написал, — Оболенский вернул мне листок. — Только безумец может планировать покушение в гимназии. Не думаю, что Шереметевы имеют к этому какое-то отношение.

— Согласен. Серьёзные люди такой хренотенью заниматься не станут. Думаю, это Огинский. Кстати, как он?

— Не интересовался. Слышал, вроде бы, на поправку идёт. У нас хорошие лекари. Думаешь, он?

— А кто ещё? Или его шнурки… пешки, в смысле. Я же тебе не рассказывал, как меня подловили один раз вечером у подъезда?

— Нет, когда это было?

— А когда мы с тобой общались с глазу на глаз, помнишь? Я потом гулять пошёл, а возвращаюсь, гляжу, у подъезда студенты трутся. Но они начали меня всячески оскорблять, дескать, я трус, раз на поединок не явился. Пришлось их немножечко проучить.

— Почему ты мне сразу не сказал?

— А зачем?

— Это серьёзное нарушение. Ты знаешь их фамилии?

— Нет, забыл спросить, пока им рожи начищал, — рассмеялся я.

— А в лицо узнаешь?

— Одного видел пару раз. Остальных даже не запомнил. Но я не об этом. Кажется, у Огинского тут целая банда. Про это-то хоть сможешь разузнать?

— Это полегче будет. Узнаю. Но по-хорошему, надо бы обратиться в дисциплинарный отдел.

— Ерунда. Этот детский сад меня не сильно-то и волнует. Вот Шереметев — другое дело, он — человек опасный. А эти… — я махнул рукой. — Ладно, давай уже есть, а то суп стынет.

* * *

Вечером снова пришлось отправиться в хозяйственный корпус к распорядителю. Одну неделю я отработал, осталось три. Поэтому я всё думал, как совмещать наказание и тренировки. К счастью, распорядитель оказался не такой злой, как завхоз, и когда я спросил, есть ли дела на полигоне или в спортивном корпусе, дал утвердительный ответ.

В те времена в помещениях для магических практик обычно использовалось песчаное покрытие, поскольку любое другое быстро приходило в негодность. Однако песок после занятий постоянно требовалось равнять. Этим занимались либо провинившиеся студенты, вроде меня, либо бедные ученики в качестве подработки. Платили за это рубля три в неделю.

Узнав, что я расстроен из-за невозможности заниматься магией в свободное время (я ещё наплёл, что отстаю по программе), распорядитель пошёл на встречу и отдал под мою ответственность зал номер шесть. Помещение предназначалось для воздушной магии, но большой разницы, где тренироваться, не было.

Единственное неудобство в такой работе заключалось в том, что выполнять её следовало либо после десяти вечера, когда заканчивались все дополнительные занятия, либо в пять утра, до начала пар. Но зато здесь я мог спокойно отрабатывать заклинания, не опасаясь, что меня накажут за использование магии вне специально отведённых мест.

Целую неделю, пока я находился в Ярославле, не было ни времени, ни места для полноценных тренировок, поэтому надо было навёрстывать упущенное. Но несмотря на длительный перерыв, моё эфирное тело продолжало развиваться. Свечение становилось ярче, печать — толще и чётче. Пусть прогресс был не столь огромен, как в первые недели, но он шёл — шёл без каких либо усилий с моей стороны. А вот с техникой так не работало, её требовалось оттачивать, как я это уже делал много лет назад.