Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

Оказались еще обстоятельства, которые кадетскую неудачу сделали особенно яркой. Прения окончены еще не были, как пошли слухи, что «обращение» срывает план «кадетского министерства». 5 июля сам Милюков в заседании фракции делал об этом доклад. Во фракции существовали оба противоположных направления и разноголосица еще увеличилась. Некоторые стали предлагать от обращения совсем отказаться; большинство стояло на прежней позиции. Решили этот спор по-кадетски. Революционную сущность проекта оставили, но зато несколько усилили пункт о надежде на мирное поведение населения; для этого эту мысль из последнего абзаца перенесли ближе к началу. Эта типичная кадетская хитрость возымела обратный результат. Заметив эту перемену, левые с еще большей яростью накинулись на кадетов. Винавер свидетельствует, что чувство недовольства нашло себе предмет в изменении прежней редакции, и полились негодующие речи; «раздвоенность между оппозицией все резче подчеркивалась, и исход голосования становился все более гадательным». Это раздвоение было всегда, его только умели скрывать; но прежние приемы теперь не годились. Пропасть оказывалась непроходимой. Жалею, что об этом заседании не сохранилось отчета. Помню речь Стаховича, который не выдержал вечной угрозы народным восстанием и со свойственной ему страстной искренностью воскликнул: «Если среди народа есть голоса, что они решат вопрос силой, не считаясь ни с чем, то Дума должна сказать такому народу: молчи! Это крик народа безумного, это крик народа преступного. Тысячу лет потом и кровью народа создавали и создали Россию; Россия принадлежит всем, а не одному нашему буйному поколению». И когда после таких страстных речей кадеты приняли свое обращение одними кадетскими голосами при воздержании большинства, то Винавер так про него говорит: «Оно явилось не актом всего народного представительства, импонирующим не только смелостью замысла, но и единодушием и приподнятостью создавшего его настроения. Оно родилось как вымученный продукт победы одной партии, появившийся на свет при злобном негодовании одних и угрюмом молчании других. И – что важнее всего – процессом своего рождения оно обнаружило неспособность Думы, как целого, создать в нужный момент дружное, сплоченное большинство. Идея о думском министерстве получила здесь самый тяжкий удар, а между тем дилемма формулировалась давно уже так: либо думское министерство, либо роспуск Думы».

И только Милюков остался или старался казаться довольным. Вот что он написал: «Сознание важности предпринимаемого шага и чувство солидарности с общим делом Государственной думы победило в соседних с центром

группах. Последовало голосование, беспримерное в летописях Думы… За проект было 124 голоса. Победу этого большинства (!) решило поведение трудовой группы и польского кола. Обе эти группы принципиально не хотели присоединиться к проекту, но, очевидно, понимали политический вред, который мог произойти от его провала. Их решение – воздержаться от голосования – нельзя не приветствовать, как доказательство сознания высшего единства, гарантировавшего Думе победу над министерством (!) при самом трудном положении и при самых острых решениях.

После такого голосования – Думе ничто не страшно». Это писалось 6 июля. А 8 июля Дума распущена.

В прениях по обращению была еще одна сторона, которая не могла не ускорить решение с Думой покончить. В ней ярко обнаружилось ее отношение к конституционной законности.

Я указывал выше, что не считаю «обращение» незаконным действием Думы; но другие на него смотрели именно так. Что же им возражали? Это характерно. Кадет Петражицкий в самом начале выступил с просьбой отложить обсуждение. «У меня возникают сомнения, – говорил он, – можем ли мы делать народу сообщение по земельному вопросу, можем ли мы обращаться к нему. (Шум, голоса: «Конечно, можем».)»

Я считаю, что обращение к народу является актом столь чрезвычайным, что я хочу обосновать это сомнение».

Его перебивает председатель. Как хранитель конституционной законности в Думе, он должен был решить этот вопрос своим авторитетом или даже своей властью. Этого он, однако, не делает; он просто этот вопрос запрещает. Он говорит: «Я бы попросил говорить только по порядку дня». Но сомнения в конституционности обращения поднимались и у других; но все они при восторженных рукоплесканиях Думы устранялись единственным доводом: мы живем в революционное время, когда законов можно не соблюдать. Сам инициатор Кузьмин-Караваев признал, что «этому акту, быть может, не находится полного оправдания в «теоретическом конституционализме», но мы живем в такую исключительную минуту, когда необходимость заставляет отступать, быть может, другой раз от теории». Итак, конституция только «теория». Всего ярче это пренебрежение к конституционной законности было выражено в речи кадета Ледницкого, который поставил точки над i и этим задел даже «кадетов».