Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

С Ахеронтом февральскому правительству надо было не спорить, а воевать; но поскольку оно в либеральные начала искренне верило, оно насилием управлять не хотело. А только так закрепляются революционные «достижения». Когда разрушена прежняя власть, восстановить взбаламученное государство можно только деспотическими, не либеральными мерами. Потому победоносные революции всегда враждебны и свободам, и праву. Революции ведут к диктатурам. Без диктатуры якобинцев Франция была бы разгромлена иностранною коалицией. Франко без жестокостей не смог бы справиться с революцией; и испанские республиканцы без таких же жестокостей не могли бы три года сопротивляться. Служить либеральным идеям, но вести к ним через революцию – значит начинать игру, где не может быть выигрыша. Непонимание этого, желание сделать революцию не только великой, но и бескровной, сделать ее торжеством «либеральных начал» – было причиной крушения, но зато и своеобразного обаяния февральских дней.

В первые дни революции я был приглашен к Карабчевскому на собрание адвокатуры. Керенский просил адвокатов помочь ему «поставить русское правосудие на недосягаемую нигде высоту». Собрание и сам Карабчевский с увлечением отдавались этому делу. В этой затее я не принял участия. Я находил, что революции – не подходящее время для исправления правосудия, что она по существу нарушение закона, права и справедливости; что потому и старания эти считаю бесплодными. На мой пессимизм на меня напустились, и более всех Карабчевский. На собрании были сливки интеллигенции; и они воображали, что «Революция» с уважением будет относиться к закону и праву и «поставит на недосягаемую высоту правосудие». В трогательном соответствии с этой мечтой создалась комиссия Муравьева, которая должна была судить бывших министров за нарушение ими тех законов, которые судящая их революция ниспровергла. Эта комиссия с своей противоречивой задачей стала символом этого времени.

Люди, которым в 1917 году пришлось управлять революцией, не годились на то, чтобы восстановить разрушенный ею порядок. У них не было нужной для этого способности к насилию и беспощадности, слишком много искренней преданности началам свободы и права. Недаром в 1917 году они революции не хотели и власти для себя не добивались. Власть пришла тогда к ним сама, против их воли. Но этого нельзя сказать про их единомышленников и предшественников, деятелей 1-й Государственной думы. Для управления революцией они так же мало годились; но, несмотря на это, они добровольно отталкивали возможность мирно осуществить свои цели и держали курс на революцию. А ведь для мирной работы им надлежало только оставаться самими собою; они «рождены» были для этого. Нужно было лишь не воображать, что они – вся страна; не закрывать глаза на то, что Монархия была благодетельной силой, что Дума не выше закона и что откроированная конституция более всего для самой Думы была нужна и обязательна; нужно было сознание, что для либеральной общественности сотрудничество с исторической властью было полезнее, чем продолжение наступательного союза ее с Ахеронтом. Нельзя было делать большего греха против либеральной идеи, чем стараться в тот момент «углублять» революцию. На этом «углублении» либерализм действительно сходился с революционными партиями, но зато этим он от себя отрекался и губил не только себя. Ибо это подготовило 1917 год.

После 17 октября представители революционных течений уже видели, что с кадетами больше им не по пути, и их покидали. Но кадеты союза с революцией все-таки не желали терять. «Мы знали, – говорил Милюков[99]

, – что это сотрудничество еще понадобится». Такой расчет на два фронта делал невозможным их открытое соглашение с властью и неискренними их попытки закулисного сговора с ней. Кадеты власть оттолкнули, революцию держали в запасе и в результате остались одни, без всякой опоры в стране.

И остается вопрос: как умные люди, которые руководили 1-й Думой, могли предпочесть подобную тактику вместо того, чтобы честно попробовать «конституционный порядок»?

Как ни формулировать конкретные ошибки, которые тогда были сделаны, корень их всех лежал в явлении, общем для всех сходственных положений. Ведь именно так победители свою победу проигрывают. В самом понятии «победа» уже заключается плохое предзнаменование. При нормальной эволюции жизни перемены не должны представляться в виде «побед». В торжествовании «победы» есть уже залог поражения. «Победителям» слишком свойственно свой временный перевес принимать за установление окончательных отношений. После победы они обыкновенно преувеличивают свои силы и слабость врага. Так, в 1919 году союзники были убеждены, что навсегда раздавили Германию. В 1936 году Front Populaire верил, что у него власти более не отнимут: есть кому ее защищать. «Победители» вели себя соответственно этим иллюзиям. В 1906 году в России произошло то же самое. Дума не удостоила быть лояльным парламентом, а полновластным представительным собранием быть не «смогла». Она и оказалась «уродом».