Первая любовь

That is our regulation.'	Так у нас заведено.
Zina?da stood in front of me, her head a little on one side as though to get a better look at me; she held out her hand to me with dignity.	Зинаида стала передо мной, наклонила немного голову набок, как бы для того, чтобы лучше рассмотреть меня, и с важностью протянула мнеруку.
A mist passed before my eyes; I meant to drop on one knee, sank on both, and pressed my lips to Zina?da's fingers so awkwardly that I scratched myself a little with the tip of her nail.	У меня помутилось в глазах; я хотел было опуститься на одно колено, упал на оба -- и так неловко прикоснулся губами к пальцам Зинаиды, что слегка оцарапал себе конец носа ее ногтем.
'Well done!' cried Lushin, and helped me to get up.	-- Добре! -- закричал Лушин и помог мне встать.
The game of forfeits went on.	Игра в фанты продолжалась.
Zina?da sat me down beside her.	Зинаида посадила меня возле себя.
She invented all sorts of extraordinary forfeits!	Каких ни придумывала она штрафов!
She had among other things to represent a 'statue,' and she chose as a pedestal the hideous Nirmatsky, told him to bow down in an arch, and bend his head down on his breast.	Ей пришлось, между прочим, представлять "статую" -- и она в пьедестал себя выбрала безобразного Нирмацкого, велела ему лечь ничком, да еще уткнуть лицо в грудь.
The laughter never paused for an instant.	Хохот не умолкал ни на мгновение.
For me, a boy constantly brought up in the seclusion of a dignified manor-house, all this noise and uproar, this unceremonious, almost riotous gaiety, these relations with unknown persons, were simply intoxicating.	Мне, уединенно и трезво воспитанному мальчику, выросшему в барском степенном доме, весь этот шум и гам, эта бесцеремонная, почти буйная веселость, эти небывалые сношения с незнакомыми людьми так и бросились в голову.
My head went round, as though from wine.	Я просто опьянел, как от вина.
I began laughing and talking louder than the others, so much so that the old princess, who was sitting in the next room with some sort of clerk from the Tversky gate, invited by her for consultation on business, positively came in to look at me.	Я стал хохотать и болтать громче других, так что даже старая княгиня, сидевшая в соседней комнате с каким-то приказным от Иверских ворот, позванным для совещания, вышла посмотреть на меня.
But I felt so happy that I did not mind anything, I didn't care a straw for any one's jeers, or dubious looks.	Но я чувствовал себя до такой степени счастливым, что, как говорится, в ус не дул и в грош не ставил ничьих насмешек и ничьих косых взглядов.
Zina?da continued to show me a preference, and kept me at her side.	Зинаида продолжала оказывать мне предпочтение и не отпускала меня от себя.
In one forfeit, I had to sit by her, both hidden under one silk handkerchief: I was to tell her my secret.	В одном штрафе мне довелось сидеть с ней рядом, накрывшись одним и тем же шелковым платком: я должен был сказать ей свой секрет.
I remember our two heads being all at once in a warm, half-transparent, fragrant darkness, the soft, close brightness of her eyes in the dark, and the burning breath from her parted lips, and the gleam of her teeth and the ends of her hair tickling me and setting me on fire.	Помню я, как наши обе головы вдруг очутились в душной, полупрозрачной, пахучей мгле, как в этой мгле близко и мягко светились ее глаза и горячо дышали раскрытые губы, и зубы виднелись, и концы ее волос меня щекотали и жгли.
I was silent.	Я молчал.