Первая любовь Императрицы

В первое мгновение от такой идеи Петр даже обомлел, потом восхищенно сверкнул глазами:

— Как у императора Фридриха!

— Конечно.

— А где взять?

— Привезти из Голштинии.

Это было нетрудно, набрать в Голштинии даже опытных солдат можно, только вот как их оплачивать? Екатерина развела руками:

— Петер, Голштиния не может дать столько денег. Кроме того, гофмейстер тут же доложит Ее Величеству…

Ах, как она своими практическими соображениями всегда умеет разрушить мечту! А еще твердит, что он приземленный и не способен мыслить широко. Тут такая идея, а ей все деньги!

Петр чувствовал, как растет раздражение на жену, хотя умом понимал, что та права, денег на содержание голштинского полка нет, да и русские гвардейцы, охраняющие великокняжескую семью, тоже не будут рады такому соседству. И гофмейстер Александр Шувалов не позволит. Во всем права Екатерина, но именно эта правота страшно злила Петра.

В дело вмешался Брокдорф, ставший почти правой рукой. Он убеждал Шувалова:

— Граф, в сущности, это не больше, чем игра, но с живыми куклами… Ведь играл же ваш знаменитый император Петер, дед его высочества, со своими полками, почему это нельзя внуку? Уверяю вас, в будущем император Петер не забудет вашей помощи…

Самого Петра мало волновало, во что и с кем играл его дед Петр Великий, он желал подражать императору Прусскому Фридриху, и только ему.

У Александра Шувалова усиливался нервный тик, правый глаз дергался, уже почти не переставая. И как только Чоглоков умудрялся справляться с этим сумасшедшим? До того как Петр станет императором, можно и не дожить. Кто знает, как отнесется Елизавета Петровна к такому сумасшествию.

Императрица отнеслась почти спокойно, она просто не желала видеть своего племянника, а потому его военные игры в Ораниенбауме были Елизавете Петровне на руку, пусть лучше марширует с голштинцами, чем говорит глупости на заседаниях Совета.

Брокдорф добился своего, к полному удовольствию великого князя, — голштинский полк прибыл в Ораниенбаум и встал лагерем. Петерштадт спешно достраивался, и хотя дворец с его картинной галерей предназначался вовсе не для голштинских солдат, зато казармы, кирха и плац были для них.

Екатерина, словно в противовес мужу, занялась совсем иным. Она нашла общий язык с Ламберти и вплотную занялась садом. Он муштровал солдат, она выращивала цветы; он с утра до вечера разводил свои караулы и устраивал разносы провинившимся, она планировала аллеи, беседки, лабиринты, фонтаны; он пьянствовал, она уходила с фрейлинами на прогулки…

Жизнь в Ораниенбауме Екатерине в общем-то нравилась, здесь были верные ей люди, до которых просто не доходили руки у Елизаветы Петровны. К тому же теперь за великой княгиней присмотр был куда меньше.

Она вставала с первыми лучами солнца, а то и до рассвета, вылезала в окно и отправлялась с егерем Степаном на утиную охоту. Муж и не подозревал, что его супруга метко стреляет, иначе заставил бы делать это по всем правилам на стрельбище. Если позволяла погода, она отправлялась на небольшой лодочке в море всего лишь с рыбаком-чухонцем Микка, который моря не боялся и мог отплыть далеко от берега. Живая, подвижная, немыслимо похорошевшая после рождения сына, всегда приветливая и веселая (никто не должен знать, что на душе!), Екатерина была прямой противоположностью своему мужу. У нее от свежего воздуха и физических упражнений здоровый румянец, у него с перепоя лицо зеленого цвета; у нее веселый, цветущий вид, у него мешки под глазами и вечная тошнота от вонючей трубки; у нее, казалось, ходил ходуном каждый суставчик, он с трудом таскал ноги из-за ночных бдений и вечного похмелья…

Лизка Воронцова во всем поддерживала Петра, а потому здоровым и красивым видом также не отличалась. Странная это была троица. Та, которую природа пусть не наделила особой красотой, но и не обидела, следила за здоровьем, рано вставала, умеренно ела, каждое утро протирала лицо кусочком ароматного льда, много времени проводила в движении и на свежем воздухе, поэтому выглядела свежей, молодой, здоровой. А Петр и Лизка Воронцова, которым нужно бы следить за собой с утроенной энергией, напротив, не спали ночами, пили, курили и выглядели соответственно.

Умом Петр понимал, что Екатерина права, что живет правильно, вон даже крепкое здоровье Елизаветы Петровны не вынесло ночного образа жизни и отсутствия движения — государыня сильно болела; но понимал только умом. Заставить и себя жить так же он не мог и не хотел. Куда проще видеть вокруг веселую компанию, перед которой не нужно сдерживаться, можно пить, сквернословить, делать вид, что ты герой… утром, конечно, плохо, приходилось блевать (удивительно, но даже Лизку тошнило меньше, чем его), болели голова и желудок, требовалось опохмелиться, и все начиналось сначала…

И чем хуже ему было физически и морально, тем ненавистней становилась Екатерина с ее «правильностью», так обычно и бывает: не умея дотянуться до более сильного, человек это либо признает и пытается исправить, либо начинает того, до кого ему далеко, просто ненавидеть.