Первая мировая информационная война. Развал СССР

Фриц Эрмарт: Весной и летом этого года мы постоянно докладывали, что политическое напряжение в Москве растет, что когда-то все это взорвется, что Горбачев пытается играть с обеими сторонами – с консерваторами и либералами, с центристами и с националистами и что вопрос о Новом союзном договоре – это критическое испытание. Такие доклады мы направляли в Белый дом постоянно. Но помните, в июне Гавриил Попов предупредил нас, что в стране готовится переворот. И наш посол получил указание сказать об этом Горбачеву.

Ирина Лагунина: Мы вернемся к этому интервью, но сначала – воспоминания. Раннее утро 19 августа 91-го в Москве. Для Вашингтона, кстати, это поздний вечер 18-го.

Роберт Гейтс, книга «Из тени»: «Обычно мы с Брентом Скоукрофтом делили отпуск Буша в штате Мэн, причем я проводил с президентом первую часть отпуска. Так что 17 августа 91-го мне выпало вручить президенту ежедневную сводку новостей ЦРУ. В ней говорилось: вероятность того, что консерваторы вступят в дело в ближайшие дни, очень высока. "Возрастает опасность того, что сторонники «жесткой руки» пойдут на военные действия", – писало ЦРУ и показывало, какие действия предприняли консервативные советские круги для того, чтобы подготовить захват власти. Мы сидели на террасе дома Буша с видом на Атлантический океан. Он спросил меня, насколько серьезной, с моей точки зрения, была ситуация в Москве и стоит ли полагаться на информацию управления. Я объяснил ему значение церемонии подписания нового союзного договора, назначенной на 20 августа, и сказал, что, на мой взгляд, предупреждение очень серьезно.

На следующий день, в воскресенье, я вернулся в Вашингтон, а мое место рядом с Бушем занял Скоукрофт. Обычно он ложился спать поздно. И около половины двенадцатого он позвонил мне и сказал, что слышал по Си-Эн-Эн, что в Москве, возможно, произошел переворот. Может быть, я что-то уже знаю об этом? Не могу ли я справиться в ЦРУ? За ночь пришла информация о домашнем аресте Горбачева и о тех, кто совершил путч. Похоже было, что в нем участвовали все: военные, КГБ, министерство внутренних дел, партия.

Казалось, что успех путча неизбежен, если принять во внимание, как развивались события в СССР в последнее время. Но к утру у нас в Вашингтоне появилось ощущение, что что-то не то, чего-то в московском путче не хватало. Почему по-прежнему работали телефоны и факсы и в Москву, и из

Москвы? Почему почти не изменилась рутинная жизнь? Почему не была арестована демократическая «оппозиция» – ни в Москве, ни по стране? Как этот новый режим допустил, что оппозиция забаррикадировалась в здании парламента и туда свободно приходили люди? У нас появилась мысль, что, может быть, организаторы путча не смогли собрать все свои силы и ситуацию еще можно как-то спасти.

Утром, когда президентский самолет уже направился в Вашингтон, я получил письмо от Ельцина президенту Бушу. Ельцин был за баррикадами в здании парламента заявлял о своей решимости сопротивляться и призывал президента Буша поддержать сопротивление путчу. Это было сильное письмо, и я позвонил на борт номер 1 Скоукрофту, чтобы зачитать его. После совещания с президентом Скоукрофт вышел к журналистам в салоне самолета и сделал намного более жесткое заявление, нежели то, с каким выступил президент Буш утром, когда у нас еще не было полной информации о происходящем в Москве.

На следующее утро, когда противостояние вокруг здания парламента усилилось, Буш попытался позвонить Горбачеву, но не дозвонился. Тогда он решил позвонить Ельцину в парламентское здание, хотя все мы скептически предупреждали, что ему это не удастся. К нашему изумлению, его тут же соединили. Организаторы путча даже не отключили телефонные линии в здании парламента. Звонок Буша был большой поддержкой и для Ельцина, и для остальных людей у парламента. А единогласное и категоричное осуждение путча со стороны западных лидеров, несомненно, помогло оппозиции – оно и морально поддержало ее, и заставило организаторов путча засомневаться в своих действиях».

От автора