Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Регулирование движения во время отступления было никудышным, а британцам в те первые невинные дни еще не хватало жесткости, чтобы расчистить дорогу от беженцев и повозок. Гай Блюитт, мимо которого провезли на телеге дряхлого бельгийца преклонных лет, вздрогнул, когда этот стоящий одной ногой в могиле старик крикнул из последних сил высоким визгливым голосом: «Vive l’Angleterre!» («Да здравствует Англия!») Другие части, напротив, вместо восторженных возгласов, встречавших их во время наступления, слышали возмущенный гул: местные жители догадывались, какую цену им придется заплатить, когда придут немцы. Вот как описывал вечер 25 августа лейтенант Роуз из Уилтширского полка: «Две колонны автомобилей, орудий, карет скорой помощи заняли целиком неширокую дорогу, пехота двигалась в беспорядке. <…> Темноту прорезали только вспышки молний и зарево над деревенскими домами, загоревшимися от снарядов. <…> Дождь хлынул как из ведра. Все очень устали, солдаты не получали паек уже два дня, но это не деморализовало их нисколько»{483}.

В тот же день, 25 августа, 2-й гренадерский полк прошагал почти 25 км на гнетущей жаре, со стертыми ногами, поминутно натыкаясь на беженцев, катящих тачки и тележки. Британский офицер с жалостью смотрел на пожилую женщину, разрывающуюся между необходимостью спасаться и невыносимым для крестьянской души страхом бросить ферму. «Кто же без меня свиней покормит?» – причитала она{484}. В 100 км к северу, в Генте, бельгийская домохозяйка Жанна ван Блейенберг писала подруге: «Плакать хочется, глядя на всех этих бедняг с детьми мал мала меньше, вынужденных оставлять коров, свиней и все нажитое тяжким трудом. <…> Война длится всего три недели, а мне уже кажется, что годы»{485}

.

Гренадеры в конце концов остановились к югу от Самбры, в городке Ландреси, где Хейг устроил новый штаб корпуса. Гвардейцы с облегчением освободились от снаряжения и с удобством расположились на постой, но в 5 вечера объявили тревогу. Услышав крики бегущих в панике по главной улице гвардейцев Ирландского конного полка: «Немцы идут!», жители попрятались в погребах. Выяснилось, что на окраине городка появился вражеский кавалерийский патруль, который почти сразу же убрался. Колдстримовцев поставили охранять подступы к мосту через Самбру, и они заняли позиции на косогоре вокруг фермы в полусотне метров к северу от реки. Вскоре послышались голоса, которые, как позже утверждали гвардейцы, с жаром пели «Марсельезу».

Однако вместо французов к баррикаде из мебели вышел немецкий офицер. Проявив беспрецедентную дерзость, сравнимую лишь с такой же беспрецедентной беспечностью британцев (Хейг возмущался в дневнике, что «их караул не отличался бдительностью»{486}), немец ухитрился утащить оставленный без присмотра пулемет Vickers. После этого с наступлением сумерек началась сумбурная перестрелка, в которой гвардеец Джордж Уайетт заслужил Крест Виктории, выбежав под шквальным огнем гасить загоревшиеся стога, угрожающие баррикадам англичан. Однако в целом полк не особенно отличился при Ландреси.

Британцев оскорбило вероломство врага, распевающего французские песни для маскировки, однако на самом деле немцы надеялись найти в Ландреси постой, а не противника. Их колонну возглавляла полевая кухня, и если они действительно пели французский гимн, то вряд ли в качестве тактической уловки – скорее, просто мелодия понравилась. Тактическим мастерством не могли похвастаться обе воюющие стороны. Один из старших офицеров признал, что гвардейцы были «сонными и мероприятия по обороне города выполняли спустя рукава». Однако на город упало несколько вражеских снарядов, и гренадеры двинулись вперед на подмогу колдстримовцам. «Жмут как черти, эти немцы, – писал один из офицеров, добавляя затем: – Как только они попытались приблизиться, на них обрушился град пуль. Немцы храбро сунулись еще три-четыре раза, но мы неизменно их выбивали».

Потасовка у Ландреси – иначе ее не назовешь – унесла с обеих сторон примерно по 120 человек. Британцы удерживали позиции до зари, клюя носом и дрожа в темноте – резкое похолодание по ночам после дневной августовской жары входило в число неприятных сюрпризов кампании. Затем они отступили из города, радуясь, что враг дал им свернуть лагерь без потерь. Большинство гренадеров лишились личного имущества, поскольку батальонные багажные повозки ушли на строительство баррикад. Ма Джеффрис писал: «Я, как и большинство, засыпал на ходу. <…> И мы по-прежнему ничего не знали про общий ход военных действий»{487}.