Первая мировая война в 211 эпизодах

Так вот. Ребяческий плакат с торжествующей новостью о вступлении Румынии в войну на стороне союзников, как прямой результат неожиданного большого успеха Брусиловского прорыва, вызвал ответную реакцию немцев, столь же ребяческую по духу[212]. Ровно в полночь по окопу, где был воздвигнут плакат, открыли шквальный огонь. Немецкая артиллерия сыграла на всех своих инструментах, причем с той убийственной точностью и согласованностью, на какую она только была способна: фальцет легкой полевой артиллерии, бас гаубиц и баритон минометов.

Технический термин многоголосия — “ураганный огонь”. Андрей Лобанов-Ростовский находился прямо в эпицентре этого шквала из стали, клубов дыма и газов. Он со своими солдатами забился в импровизированное убежище. Судорожно прижимает к уху трубку полевого телефона. Между взрывами возникает пауза. И он слышит обрывок телефонного разговора: “Докладывает девятая рота. Пятнадцать убитых. В остальном все в порядке”. Затем прогремел новый залп, на этот раз совсем близко. Дрожит земля. Клубы пыли. Гром. Телефон умолкает. Сквозь образовавшуюся наверху дыру просачивается свет. Лежать под огнем — это что-то новое для него:

Невозможно описать эти чувства словами, но те, кто пережил то же, что и я, меня поймут. Пожалуй, самое подходящее название происходящему — мощное землетрясение, к которому примешиваются грохот грома и гроза, словно резвится какой-то шутник-великан, зажигая сотни молний. А я лежал в своей яме, посреди шума и грохота, пытаясь сообразить, что я должен делать, чего от меня ждут.

Он приобрел тот же опыт, что и миллионы солдат, впервые оказавшиеся в окопах, а именно: зримый мир сужается — ведь видишь очень мало, — тогда как стремительно расширяется мир, воспринимаемый через обоняние и слух. Особенно звуки кажутся ревущими, оглушающими. Две мысли вспыхивают в его потрясенном сознании. Первая: “Если со мной что-то случится, будет жаль, что я так и не дочитал книгу фон Клаузевица”. Вторая: “На меня смотрят мои солдаты, я должен скрывать свой страх”.

Немного погодя Лобанов-Ростовский вообще утрачивает чувство времени в этом кипящем хаосе. В какой-то момент он чувствует, — не слышит, не видит, именно чувствует: сейчас что-то произойдет, — и не успевает он опомниться, как рядом по кругу рвутся снаряды калибра 15 см. Очнувшись, он видит, что его засыпало землей, но он цел и невредим. Один из лежащих рядом с ним унтер-офицеров говорит, что снарядом разнесло на куски прожектор. С закатного неба сплошным градом продолжают падать снаряды.

Внезапно становится темно и наступает тишина.

Тишина возникает “так резко, что причиняет почти физическую боль”.

Ровно три часа ночи. Немецкая пунктуальность.

Теперь, когда все позади, Лобанова-Ростовского начинает трясти. Он дрожит так, что весь покрывается потом.

Этой ночью больше ничего не происходит.

124.

Суббота, 16 сентября 1916 года

Мишель Корде работает допоздна в министерстве в Париже

Ранняя осень. Высокое чистое небо. Газеты, как обычно, раздражают его. Первые полосы пестрят жирными заголовками о новых победах союзников. И только на третьей полосе он замечает печальную новость. Три строчки о том, что румынская армия продолжает отступать.

Больше ничего. Корде только что прочитал письмо, написанное одним полковником, в котором рассказывалось о кошмарном событии, недавно произошедшем в Вердене, где все еще продолжалось сражение, пусть даже менее ожесточенное. (Неделю назад французские войска атаковали Дуамон и захватили несколько окопов. Два дня назад немцы предприняли контрнаступление. Одновременно с этим пробудились от спячки участники сражения на Сомме. Вчера там на фронте была впервые использована новая военная техника: речь шла о танке, оснащенном орудиями и пулеметами, покрытом стальной броней, на гусеничном ходу.) Неиспользовавшийся железнодорожный туннель под Таваннами давно уже служил войскам убежищем, квартирами и складом боеприпасов. Здесь всегда было полно народу: солдаты, отставшие от своих частей, или те, кто прятались от постоянного артобстрела. В ночь на 5 сентября склад боеприпасов взорвался, и в огне пожара погибло от пятисот до семисот солдат. Пресса ни словом не обмолвилась об этом происшествии. (О нем даже не доложили политическому руководству.)