Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя»

Измученные и расстроенные, пришли наши полки на позицию, грустна и пустынна показалась она им. С каким-то тяжелым чувством всматривались они в шалаши, в которых так весело проводили канун битвы. «В трепетанье засохших веток, – говорит один из участников боя, – покрывавших наши жилища, будто слышались упрек и вопрос: где же ночевавшие здесь? разве они не возвратились? Вчера в этих самых шалашах раздавалась свирель, громкие песни – сегодня в них и кругом слышны одни молитвы. Вчера здесь было тесно: во всяком шалаше помещалось по четыре, по пять и даже по семь человек – сегодня в них два-три человека, да и те угрюмо выглядывали оттуда. Вчера были здесь говор, шум, игра – сегодня грусть, пустота, скука…

Наступила ночь; на бивуаке шла перекличка наличным людям и расчет. В эту минуту послышалось невдалеке, где-то на высоком дубу, заунывное кукованье кукушки, дополнившее печальную картину нашего бивуака после Инкерманского сражения».

Много было совершено в этот день никем не замеченных отдельных подвигов мужества и храбрости. Тарутинцы долго говорили о подвиге прапорщика своего полка Соловьева и капрального унтер-офицера Яковлева. Они рассказывали, что, бросившись на штурм укрепления, солдаты, добежав до рва его, остановились и стали перебрасываться каменьями с англичанами.

– Друзья, за мной! – крикнул прапорщик Соловьев, видевший нерешительность солдат, и бросился на вал вместе с унтер-офицером Яковлевым.

Оба они были заколоты англичанами, но вслед за ними ворвались солдаты и перекололи всех засевших в укреплении, мстя за смерть двух храбрых.

Немало было и других случаев самоотвержения, оставшихся неизвестными, и можно сказать, что весь бой состоял из ряда геройских подвигов полков, принимавших в нем участие. Многие из нижних чинов получили за свои подвиги ордена Св. Георгия, которые и раздавались на следующий день царскими сыновьями, Их Императорскими Высочествами Великими князьями Николаем и Михаилом Николаевичами.

Инкерманское сражение произвело такое сильное впечатление на неприятеля, что сгоряча союзные главнокомандующие хотели снять осаду, посадить войска на суда и оставить Крым. Правда, оправившись, они оставили свое намерение, остались по-прежнему под Севастополем, но из атакующих перешли в обороняющихся и стали окапываться со всех сторон из боязни, чтобы подобное сражение не повторилось снова.

Кровопролитный бой 24 октября дорого стоил как нам, так и союзникам. Обе стороны недосчитывались нескольких генералов, сотнями офицеров и тысячами нижних чинов. Все поле было усеяно убитыми и ранеными.

Между английскими палатками лежали целые кучи трупов, посреди которых находилось большое, слишком большое число тел зуавов и солдат французской линейной пехоты. «Все наши раненые были уже перевезены, – говорит один из очевидцев-англичан, – раненых русских также подбирали. Наши солдаты приносили им воды, клали ранцы под голову, доставали одеяла, чтобы прикрыть их от сырого ночного воздуха. Несколько выше ряда палаток находилось возвышение, господствующее над инкерманской гористой местностью. На этом месте союзная артиллерия померилась силами с неприятельской артиллерией. Зрелище здесь было невыносимое. Ничего не может быть ужаснее вида тел, изуродованных ядрами и гранатами…

Но оставим эти страшные подробности; довольно сказать, что здесь, посреди каких-нибудь 200 убитых и раненых лошадей, лежат тела наших английских и французских артиллеристов, которые все более или менее страшно изувечены. У одних оторваны головы по самую шею, как будто отрублены топором, у других ноги, руки, другие поражены в грудь или живот и казались как будто сплющенными в машине. Пробираясь между грудами убитых по дороге, ведущей к Севастополю, вы подходите к тому месту, где гвардейцы принуждены были отступить от защищаемых ими укреплений, находящихся над Инкерманской долиной. Здесь число наших убитых было так же велико, как у неприятеля. Вдоль дороги, один подле другого, лежали пять гвардейцев, убитых одним и тем же ядром, когда они шли в атаку против неприятеля.