Первая пьеса Фанни

Сэвоярд. Ну конечно, я был еще молокосос. Но я участвовал в постановке «Наших мальчиков»[1].

Граф. Дорогой сэр, это не тот Байрон! Лорд Байрон — поэт.

Сэвоярд. Ах, простите! Я думал, вы говорите об известном Байроне. Так, значит, вы предпочитаете жить за границей?

Граф, Англию я нахожу уродливой и пошлой. Ну что ж, я в Англии не живу. Современные дома я нахожу уродливыми: я в них не живу; у меня есть дворец на Grand canal. Современную одежду я нахожу прозаической: я не ношу ее, вернее, ношу только вне дома. Гнусавая лондонская речь оскорбляет мой слух: я живу там, где ее не слышно, говорю по-итальянски и слушаю итальянскую речь. Бетховен, по моему мнению, груб и неистов, а Вагнер лишен смысла и отвратителен. Я их не слушаю. Я слушаю Чимарозу[2]

, Перголези[3], Глюка и Моцарта. Ничего не может быть проще, сэр.

Сэвоярд. Конечно, если ваши средства это позволяют.

Граф. Средства! Дорогой мистер Сэвоярд, если вы обладаете чувством прекрасного, вы можете устроить для себя земной рай в Венеции за полторы тысячи фунтов в год, тогда как наши вульгарные промышленники-миллионеры тратят двадцать тысяч на развлечения, достойные маркеров. Могу вас уверить, что по современным масштабам — я человек небогатый. Однако я всегда имел лучшее, что может дать жизнь. Мне посчастливилось: у меня красивая и очаровательная дочь; и поскольку это от меня зависело, сэр, она не видела ни одного безобразного зрелища, не слышала ни одного безобразного звука. И уж конечно, она никогда не носила безобразных платьев и не прикасалась к грубой пище и плохому вину. Она жила во дворце, а ее детской коляской была гондола. Теперь вы знаете, что мы за люди, мистер Сэвоярд. И можете себе представить, как мы живем здесь.

Сэвоярд. Так сказать, вдали от всего? Да?

Граф. Вдали от всего! Вдали от чего, сэр?

Сэвоярд

. Ну… от всего.

Граф. Вдали от копоти, тумана, грязи и восточного ветра, вдали от вульгарности и уродства, лицемерия и жадности, суеверий и глупости! Да, вдали от этого всего! Но в ярком солнечном свете, в зачарованной стране, которая открыта только великим художникам, — в священной стране Байрона, Шелли, Браунингов, Тернера и Раскина[4]. Вы не завидуете мне, мистер Сэвоярд?

Сэвоярд. Кое-кому приходится, знаете ли, жить в Англии хотя бы только для того, чтобы жизнь здесь не замирала. А кроме того, — но заметьте, я не говорю, что это плохо с точки зрения высокого искусства и так далее… кроме того, я лично от такой жизни через три недели впал бы в меланхолию. Впрочем, я рад, что вы мне это сказали: теперь я понимаю, почему вы не вполне ориентируетесь в Англии. Кстати, ваша дочь, надеюсь, осталась довольна?

Граф. Кажется, она довольна. Она мне говорила, что присланные вами актеры прекрасно справляются со своими ролями и с ними очень приятно работать. Насколько мне известно, на первых репетициях у нее были какие-то затруднения с джентльменом, которого вы называете режиссером, но только потому, что он не читал пьесы, а как только он разузнал, в чем там дело, все пошло гладко.

Сэвоярд. А вы сами разве не бывали на репетициях?

Граф

. О нет! Мне было запрещено даже встречаться с актерами. Могу вам сообщить только одно: герой-француз.

Сэвоярд слегка шокирован.

Я ее просил не выводить героя-англичанина. Вот все, что мне известно. (С грустью.) Со мною даже о костюмах не советовались, хотя здесь, мне кажется, я бы мог быть полезен.

Сэвоярд (в недоумении). Да ведь никаких костюмов нет.

Граф (потрясенный

). Как! Нет костюмов! Неужели вы хотите сказать, что это современная пьеса?

Сэвоярд. Не знаю. Не читал. Я передал ее Билли Бэрджойсу — это режиссер — и предоставил ему выбор актеров и все прочее. Но заказывать костюмы пришлось бы мне, если бы они были нужны. Их нет.

Граф (успокаиваясь и улыбаясь). Понимаю! Костюмы она взяла на себя. Она знаток по части красивых костюмов. Кажется, я могу вам обещать, мистер Сэвоярд, что вы увидите балет с картины Ватто, в стиле Людовика Четырнадцатого. Героиней будет изысканная Коломбина, ее возлюбленным — изящный Арлекин, ее отцом — колоритный Панталоне, а лакеем, который водит за нос отца и устраивает счастье влюбленных, — гротескный, но обладающий вкусом Пульчинелле, или Маскариль, или Сганарель[5].

Сэвоярд. Понимаю! Три мужские роли, затем шут и полисмен — всего пять. Вот почему вам понадобилось пять мужчин в труппе.

Граф. Дорогой сэр, неужели вы предположили, что я говорю об этом вульгарном, безобразном, глупом, бессмысленном, порочном и вредном зрелище — об арлекинаде из английской рождественской пантомимы девятнадцатого века? В конце концов, что это, как не дурацкая попытка идти по стопам гениального Гримальди[6], который имел такой успех сто лет назад? Моя дочь понятия не имеет о подобных вещах. Я говорил о грациозных и очаровательных гротесках итальянской и французской сцены семнадцатого и восемнадцатого веков.