Первая Ведогонь

Многие из вас уже описывали, как, просыпаясь, не узнавали мира. Можете вспомнить и то, как, проснувшись, глядели на какую-то вещь и ощущали тревогу, пока вдруг не узнали, что это всего лишь какие-то тряпки на стуле. У меня такое было. А тревога, если вы вспомните Учебный курс, посвященный разуму, вызывается первым же движением разума при встрече с неведомым: определить, опасно это или не опасно.

Сейчас эта тревога является для нас с вами лишь свидетельством того, что иногда вы видите мир без пленки узнавания, без образа, который соответствует вещи. И тогда эта вещь совсем не та же, что обычно, тогда стул — не стул, тогда ему даже нельзя дать имени… Сейчас само это чувство тревоги для нас свидетельство существования разума. Свидетельство, показывающее на уровне ощущений, что есть нечто, что тревожится!

Что же происходит с нами, когда мы видим сон? Мы видим мир, который мы узнаем. И он чрезвычайно похож на дневной мир. Почему? Потому ли, что он действительно такой же? Или же потому, что похож его образ?

Вот этот вопрос принципиально важен: может ли образ мира искажать действительность? Вспомните стул, который я не узнавал после пробуждения, вспомните нечто подобное, если оно было у вас. Разве то нечто, что я видел, было равно стулу? Разве в нем не таились какие-то неведомые возможности? Просто подумайте об этом, вспомнив о современных физических достижениях, о которых вы, так или иначе, слышали. Разве физика не продвигается все глубже в неведомое, открывая нам такое о привычных вещах, что мы бы сами никогда в них не разглядели?

В любой вещи определенно есть и таинственная составляющая, которую мы по привычке не замечаем. Даже художник, видящий мир слегка иначе, может нам раскрыть немало о привычном мире. Просветленный человек постоянно видит мир иным, говоря неожиданные вещи о знакомых вещах.

Следовательно, наш образ мира в любом случае искажает действительность. Искажает хотя бы тем, что обрезает лишнее, то, что не нужно для прямого и «экономичного» выживания.

Образы вещей не соответствуют вещам, просто в силу того, что иначе они были бы вещами, а не образами.

Значит, Образ сномира с неизбежностью искажает тот мир.

И просто пересказывать сны, считая, что рассказываешь о мире снов, нельзя. Нужно осознавать, что так ты всего лишь описываешь образ того мира, но сам мир остается за этой пленкой из узнаваний.

А откуда берутся узнавания во сне?

Вот это кажется очевидным: мы же не только все узнаем, мы просто встречаем там все тех же людей из своего дневного мира. И тут можно было бы посчитать, что они просто спят в это время и в своих телах сна нам являются. То есть мы просто встречаемся с ними в другом пространстве, но в действительности. Однако, они довольно часто снятся нам тогда, когда сами не спят. И это значит, что является нам нечто иное, хотя это определенно образы.

Я выскажу парадоксальное утверждение: рассказывая сны, особенно те, что кажутся нам действительными или очень похожими на действительность, рассказывая самые последовательные и разумные сны, мы, похоже, оказываемся дальше всего от действительности мира снов. И единственное, что нас может к ней подвести, это нарушения «логики» и разумности.

Именно то, что кажется в снах сумасшествием, и является, на мой взгляд, самым ценным. Судите сами.

Образы снов, а значит, и весь Образ сномира, если мы приглядимся, взяты из дневного мира. Ведь мы одеваем мир сна в те образы, что имеем. И они скрипят и всячески сопротивляются этому насилию, но мы их силой натягиваем на действительность, удивляясь, как это здесь все странно, и сами же себе объясняя режущие противоречия любыми способами. В крайнем случае, даже тем, что это все во сне.

И нас это успокаивает, мы можем как-то продолжать быть в том мире и не замечать того, что должно было бы нас страшно напугать, позволь мы себе видеть его как неведомое. Уж не знаю, есть ли там что-то действительно опасное, скорее всего, совсем не много, иначе мы не защитились бы от него всего лишь тем, что узнали его одним из дневных образов. Но вот общий объем неведомого, очевидно, оказался бы настолько велик, что нас захлестнула бы волна страха.

И мы защитились. Мы создали себе искусственный мирок из образов действительного мира, окружающий нас во время засыпания. Вряд ли можно считать, что защиту эту придумывает каждый из нас. Похоже, она естественная, как способность нашего тела поглощать боль. И очень возможно, что она возрастная — до определенного вызревания, когда нужды в этом защитном бутоне больше не будет. Не знаю.

Но действительный мир снов прорывается сквозь тот образ его, который мы натянули на его бушующие волны, как слой масла. Он показывает себя в Метах сна. И он показывает себя в тех наблюдениях, что я выделял в ваших письмах. Его видно в том, что там иное время, в том, что там вы можете проходить сквозь плотности, в полетах, возможности воздействовать на вещи на расстоянии. Кстати, все это и воспринималось вами как меты сна.