Первая женщина

Кухня оказалась маленькая – едва повернуться вдвоем. Кроме газовой плиты, холодильника и стола, заставленного пустыми бутылками из-под водки и шампанского, имелись две табуретки.

– Как зовут твою сестру? – спросил я.

Вера стала выкладывать из сумки принесенные продукты.

– Рита. Ее зовут Рита.

Я смотрел на то, как привычно движутся ее руки, и понял: эти помидоры, хлеб, мясо в полиэтиленовом мешочке – для нас с нею. «Моя жена», – с неведомым мне ужасом и восторгом подумал я. Ее глаза вопросительно взглянули на меня исподлобья.

– Что-то не так? – спросила она.

– Нет... Ничего, – застеснялся я.

Она поправила свои волосы, и я увидел, что мое смущение передалось ей.

– Хочешь принять душ? – быстро сказала она. – Теперь это жилище – наше.

И повела меня в ванную комнату.

– Полотенце принесу тебе чистое!

Оставшись в одиночестве на крохотном пятачке между ванной, раковиной и стиральной машиной, на крышке которой лежал розовый пакет с бигудями, я воровато заозирался, не понимая, для чего мне лезть под душ и что теперь следует делать – ждать, когда она принесет полотенце, или сказать ей, что я не хочу мыться.

Над раковиной висела деревянная полочка. Оба этажа ее были заставлены шампунями, кремами, лаком для волос и духами; между стеклянной банкой, туго набитой медицинской ватой, и стаканом, из которого торчали щетиной вверх разноцветные зубные щетки, лежало забытое женское кольцо. Удивил меня бритвенный прибор, сурово поблескивающий сталью. Я подумал: «Зачем ее сестре станок и пачка лезвий?»

Дверь за моей спиной отворилась, Вера кинула на пол тапочки, большие, мужского размера, сунула мне в руки махровое полотенце и исчезла.

Я стал раздеваться.

Выше полки блестело овальное зеркало.

Я взялся рукой за трубчатую перекладину, с которой свисала клеенчатая шторка, и взобрался босыми ногами на железный край ванны, чтобы попасть в зеркало целиком. Я увидел себя абсолютно голым и неловко изогнувшимся над раковиной. И это чужое зеркало вызвало во мне смущение, словно имело способность оставить здесь мой образ.

Душ поначалу окатил меня кипятком. Я мылил голову мылом, и мне все чудилось за шумом льющейся воды, что кто-то вошел в квартиру и разговаривает. Наскоро смыв мыльную пену, я завинтил краны.

Вера сдергивала с кровати постельное белье, бросала его на пол и сразу стелила новое.

Я остановился возле окна. С мокрых волос моих текло мне по лицу и за шиворот, и я чувствовал, как прохладные капли спускаются по моей коже у меня под майкой. Я взял из шкатулки браслет с ромбическими вставками из перламутра и, обернувшись, увидел, как Вера, уже без своего нарядного платья, в черной комбинации с кружевами у выпуклой груди и узкими лямочками через загорелые плечи, чуть вывернув назад голову, отстегивает на бедре чулок от длинной белой резинки. И опять я стал рассматривать браслет. Когда я обернулся снова, она уже лежала в кровати, до подбородка натянув на себя одеяло, темно-бронзовая по сравнению с белоснежностью пододеяльника. И на губах ее светилась чуть насмешливая улыбка.

Это было удивительное ощущение – почувствовать себя рядом с нею в прохладной постели, пахнущей чистотою свежего белья, и среди этого холодного и хрустящего соприкоснуться мышцами напряженных ног с ее горячими бедрами.

– Голова мокрая! – сказала она, тронув мои волосы. – Ты совсем не вытер ее. – Она обняла мое лицо ладонями и прошептала: – Только не торопись! Я не хочу спешить.

Я еще не представлял себе величину дня, наступившего в моей жизни.

Полуденное солнце хлынуло сквозь промежуток в раздвинутых портьерах и осветило кровать, в которой мы сидели, прижавшись друг к другу плечами.

– Вот ее корабль, – говорила Вера. – Он обслуживает космические спутники. Плащ, который я ношу, она привезла мне из Англии.

Громоздкий фотоальбом лежал на коленях Веры.

– А это мы в детстве возле кинотеатра.

Затаив дыхание, я смотрел на некрасивую девочку, коротко остриженную, в скромном платье, которая стояла рядом с невысокой девушкой, держа ее за руку. И меня охватило смятение. Девочка на фотографии и опытная женщина рядом со мною, округлое плечо которой так гладко и горячо, – было одно и то же лицо.

Что присутствовало желанное, но одновременно и болезненное в разглядывании этих старых фотографий? Вдруг дуновениями я ощущал беспричинный страх. Я понял, отчего он возникает, когда открылась их свадебная фотография, цветная, большого размера, где Вера была в подвенечном платье, а Кулак в черном костюме, молодой и еще с небольшими залысинами надо лбом. У Веры было очень счастливое лицо.

– Сколько тебе здесь лет? – спросил я.

– Восемнадцать, – ответила она.

В тот год я только начал ходить в школу.