Первородство

Но заново не прожили и года,

А протянули только месяца.

Быть может,

Не понравился им воздух

И солнечный, какой-то новый, свет,

А может быть, весь свод небесный в звездах

Не тех уж, что назад пять тысяч лет.

А может быть,

Ухаживать как надо

За ними не умели сторожа.

Хотя с воскресших не спускали взгляда,

За их благополучие дрожа.

И околели

Бедные созданья,

69

Как будто бы спешащие на пять

Земных тысячелетий опозданье

Своей кончины все-таки нагнать.

И вновь

Сомкнулись маленькие пасти,

Погасли глазки, став мертвее льда,

Как первобытные в нас гаснут страсти,

Что воскресают все же иногда.

Но мы

Не зря разворотили тонны

В конце концов не вечной мерзлоты,

Чтоб разевали древние тритоны

Свои безмолвно алчущие рты.

Все это

Происходит не случайно,

А нам они стремятся объяснить

Ушедших дней непознанную тайну,

Вия времен оборванную нить.

Пусть оживут

И мастодонт и ящер,

Но только, чур, пускай не чересчур

В нас оживает наш пещерный пращур

В седой одежде из звериных шкур.

70

овидиополь

Овидий,

Я видел

Твой маленький Овидиополь.

Где все было тихо, лишь ветер калитками хлопал,

С Евксинского Понта летя над лиманом днестровским.

Я знаю,

Овидий,

У дымных костров с кем

Сидел ты и, тщетно стараясь усвоить нехитрую речь их.

Печально беседовал, — с гетами в шубах овечьих.

О чем?

О Паррасийской Деве.

Дыханье свое ледяное

Она и сливала с остатками зноя под этой луною

Над этой страною, которую ты почитал за угрюмый край

света,

А мы почитаем за юг, за преддверие вечного лета.

Считая, что зимы проходят здесь шустро, но быстро.

И, горько смеясь,

Я твои повторяю, Овидий, напевы:

«Я здесь, одинокий, заброшен за брег семиустого Истра,

Попал под влиянье Паррасийской Девы...»

71

А может быть.

Надо с другим удареньем сказать: «паррасийской»?

И может быть, было в ней что-то от облика будущей девы

российской,

Одной вот из этих, что бродят сейчас над лиманом,

И музыку мира приемником ловят карманным,

И ловят такси на Одессу, торча у парома,

И эта Одесса шумлива почти что как город мечтаний твоих,

именуемый Рома.

Но ты, у костров своих с древними гетами сидя.

Об этом и думать не думаешь,

Бедный мой старый

Овидий!

♦

Знаешь,

Почему мне удаются

Переводы с польского, Словацкий,

Лирика его и драмы?

...Это было еще до революции.

Вспоминаю город азиатский:

Этот северо-восточный ветер,

Проникавший сквозь двойные рамы

В бани, в храмы, в церкви и мечети,

И в костел, в малюсенький костелик...

Колокол я помню дребезжащий,

Помню лица тихих старых полек...

С польскими ребятами дружащий,

Я не знал ни о каких восстаньях

И ни о каких не ведал судьях, —

Знал я о Викториях, и Франях,

И отцах их, мирных добрых людях,

И не ощущал, что это — внуки

Каторжных и ссыльнопоселенцев.

А Словацкий мне попался в руки

Много позже. Он не для младенцев.

73

СИЛА ТЯЖЕСТИ

Не грезится,

Я этого не выдумал,

А то и дело в руки лезут мне

Предметы, вещи тяжести невиданной,

Не соответствующей их величине.

Ведь иногда

Ложится у чернильницы

И лист бумажный, как свинцовый пласт,

И не пойму, во что все это выльется,

И помощи никто тут не подаст.

Да и перо

Такой огромной тяжести

Оказывается иногда в руках,

Что еле движется оно, и кажется,

Что ничего не скажется в строках.

Все эти вещи

Тяжести немыслимой,

Порой как будто даже неземной.

Обуглены, заржавлены, окислены.

Как и сейчас лежат передо мной.

Но это все

Не с неба все же валится,

74

А зародилось на земле сырой.

Тут можно удивляться и печалиться,

Но я привык. И кажется порой:

Он попадется

В руки мои длинные —

Рычаг, такой весомости предмет,

Что, понатужась, землю с места сдвину

Чего не мог и мудрый Архимед.

75

НАЧАЛО НАЧАЛ

Я иногда

Сочинять стихи

Как бы разучивался до конца,

Не оставалось во мне ни крохи

Ни от желанья пленять сердца,

Ни от уменья вязать слова,

Было так иногда,

Ох, и болела моя голова,

Мучился, прямо беда!

Но все-таки

Я и тогда не молчал,

А из полубессвязных речей

Все ж намечалось начало начал

Лучшего порядка вещей.

Вот они, горы черновиков,

Сколько я написал —

Не сосчитаю во веки веков

Даже, пожалуй, и сам.

Но

Когда чему-то приходит срок,

Я вспоминаю вдруг:

Вот и об этом несколько строк

Дело моих рук.

76

Это я чувствовал, замечал,

Пусть иногда не вполне,

Но, убедитесь, начало начал

Этих вещей и во мне!

УЧИТЕЛИ

О учители,

Бородатые законоучители

И либерально настроенные молодые учителя,

Юных душ ваятели и ожесточители!

Это было еще в преддверии Февраля.

И примечательно,

Что среди холодных просторов,

В городе серых заборов и русских печей

Мой учитель латыни якут Этагоров

Горячо толковал о Природе Вещей.

Но, конечно, Лукреций казался мне вздором из вздоров —

Я прислушивался к выхлопам автомобильных моторов.

Грезил четкими формами велосипедных ключей.

А учитель словесности, я позабыл его имя, но прозвище

помню: Кубышка,

Уверял, что от русской поэзии я так же далек,

Как и те футуристы «Гилей», чью книжку

На уроке из парты моей он извлек.

Я не хотел

Учить, что по небу полуночи ангел летел,

Потому что полночное небо прожекторы щупали

И летел уже кто-то на «ньюпоре»

в Л. Мартынов 81

За пределом заката, где пламень объял города.

Л началам Эвклида учил меня чех Шиффальда.

Он решил, что не выйду, увы, в математики я никогда,

Но геометрически правильно изображенная мной

на классной доске пятиконечная звезда