Первостепь

У реки поёт иволга. Красивая птица, Жёлтое Брюшко. В утренней прохладе её присвист словно нарезан кусочками, и каждый кусочек изящен, как большеглазый детёныш газели, как сама птичка. Или как Чёрная Ива. Можно слушать и слушать.

И Режущий Бивень слушает. Совсем забылся. Будто унёсся куда-то, как птаха, и порхает над степью. Видит сочные травы, цветы, видит негу земли, чувствует все её ароматы. Как хорошо! И ведь так уже было, откуда-то он всё это помнит, где-то встречал, может быть, там, на полях блаженной охоты.

Но смолкла иволга. И Режущий Бивень вернулся из своих странствий. Чует другой аромат. Мясом пахнет повсюду. Сырым неразделанным мясом. И первые мухи уже зажужжали. А где-то тут отложен его нож. Резать надо ему. Много резать. Нескончаемо много.

Чёрная Ива возвращается с другой стороны. И зовёт отойти.

Она принесла свежие повязки и вместе с ними плохую новость. Заболел Чёрный Мамонт. Внезапно заболел.

Она не договаривает до конца, но Режущий Бивень легко угадывает её дальнейшие мысли. Они виноваты. Нельзя было этой ночью им спать вместе. Духи прогневались.

– Нет, Чёрная Ива, – говорит он вполголоса. – Какая духам разница… – но, возможно, разница всё же и есть. Эти странные сны… Не в его силах знать до конца. Если Чёрному Мамонту не полегчает, он, пожалуй, вечером сходит к шаману поговорить. Пока же нет причины для беспокойства.

Чёрная Ива приладила мужу повязки и теперь может идти спать. Режущий Бивень остаётся работать вместе со вдовой.

Вовсю занялся день. Рыжее солнце вскарабкалось выше скал, по остывшей за ночь земле задвигались тени. Проснулись вороны, наполнили воздух своими сплетнями, застрекотали в траве кузнечики. Занял привычное место высоко в небе стервятник, жадно следит за людьми, где оставят отходы. Однако там дежурят волки, лишь проворным воронам иногда удаётся что-нибудь отщипнуть, стервятник не может спуститься на землю. Коршун тоже не может спуститься, и потому гоняет ворон, одну подбил на лету, только серые перья посыпались ворохом вместе с бешеным граем вороньей стаи.

Мужчины собрались в кучку, о чём-то напряжённо толкуют. Режущий Бивень откладывает нож. Наверное, они обсуждают состояние Чёрного Мамонта. Ему тоже надо осведомиться.

При его приближении разговор смолкает как по беззвучной команде. Никто не смотрит ему навстречу, все заняты чем-то своим и очень секретным. Разглядывают стороны света, наблюдают за вороньей кутерьмой.

Режущий Бивень нерешительно останавливается, не дойдя пары шагов. Он уже хочет свернуть и пройти мимо как ни в чём не бывало, но Львиный Хвост, его лучший друг, кладёт руку ему на здоровое плечо:

– Чёрный Мамонт только что нас покинул. Никто не винит Режущего Бивня.

Все вдруг глядят на него, много пар глаз, много-много, а он ничего не способен понять, он отрывисто буркает: «Да», – и спешит прочь. До ветра.

Вдова Крикливого Селезня всё так же скоблит. Режущий Бивень останавливается прямо напротив неё, и слова его злы:

– У женщины длинный язык.

Вдова вздрагивает при его голосе, но тут же тень робкой улыбки крадётся к её губам. Её широкое и немного скуластое лицо ещё без морщин, а если разгладить спутанные сальные волосы, помыть и причесать – вдова вполне бы могла вдохновлять отдельных охотников на новые подвиги. Но не Режущего Бивня. И она об этом догадывается. Грустно вздохнув, распрямляет спину и, не выпуская скребка из руки, отвечает быстрыми жестами: «Язык женщины вырван. Женщина в скорби».

Режущий Бивень не станет ругаться с женщиной. «Иди спать!» – это всё, что он может сказать. Вдова безмолвно с ним соглашается, не прекословит, уходит. Он остаётся один. Ему нужно к шаману.

****

Двойной Лоб и Рваное Ухо медленно шествовали по степи. Взошла Луна, раздвинула звёзды, посеребрила траву под ногами двух мамонтов. Детёныш немного прихрамывал, поэтому Двойной Лоб еле передвигался, приноравливаясь к нечёткой поступи мамонтёнка. Рваное Ухо родился прошлой весной и ещё сосал молоко. Должен был сосать. Двойной Лоб не мог достать ему молока, не мог заменить Задиру, но возле реки растут мягкие сочные кустики, очень нежные – и детёныш, наверное, сможет их есть.

Всё теперь изменилось для огромного мамонта. Быстро так изменилось. Он был вожаком! Он отвечал. Отвечал за своё стадо. И пусть, помимо него, в этом стаде был лишь один малыш-сирота, мамонты всё равно не умеют считать. Стадо есть стадо. А стадо с детёнышем – вообще особое стадо. И именно такое, особое, стадо вёл теперь Двойной Лоб.