Первостепь

Они вышли на берег. Кругом росли ивы, сочные и вкусные, будто плачущие от обиды за свою никому не нужную вкусноту, но теперь они дождались, наконец, почитателей и хором испускали радостный аромат. Большой мамонт ловким хоботом срывал над водой самые нежные веточки с длинными узкими выгнувшимися листочками и предлагал малышу прямо в рот. Тот хватал веточки и жевал, как мог, своими ещё незрелыми зубами. Двойной Лоб, покуда малыш разжёвывал очередную порцию корма, иногда успевал набить ветками и собственный огромный рот. А когда малыш как будто насытился, начал выказывать признаки лени, выплёвывать жвачку, топтать ногами, тогда они двинулись по пологому склону от берега. Ещё не стало жарко, день только распалялся. Двойной Лоб ничуть не насытился, его безразмерная утроба сердито урчала, но он не мог сейчас думать о себе. Он наложил большую лепёшку помёта и стал его перебирать и пихать в рот, чтобы малыш повторял его действия, чтобы хлипкий живот малыша не скрутило от взрослой пищи. Так всегда делали матери маленьких мамонтов, и Двойной Лоб теперь старательно подражал всем их действиям. И малыш его послушался. Приправил желудок взрослым помётом и вновь захотел кушать по-настоящему. Они отправились дальше. Двойной Лоб искал подходящий корм для малыша, самый лучший, наивкуснейший. Звонкие трели дроздов насторожили его внимание. Несколько пёстрых птичек порхнуло над головой, и Двойной Лоб повернул вслед за мимолётными всплесками. Раскидистое оранжевое деревце полыхало на взгорке. Как раз то, чьи сладкие ягоды до одури нравятся мамонтам. Рябина.

До самого полудня обрывал Двойной Лоб спелые красные гроздья, налитые кровью земли. Ничего не осталось дроздам. Зато животик Рваного Уха вздулся от сытной еды, он стал икать и забыл про купание, ему хотелось играться. Детёныш пытался поднять хоботком сломанную ветку, но слабый хоботок плохо слушался, ветка не поддавалась. Тогда большой мамонт пришёл на помощь: перехватил у детёныша ветку, поднял, помахал, потом водрузил себе на голову, как рога. Забавно, наверное, он смотрелся, мамонт с рогами, детёнышу нравилось, да и самому большому мамонту нравилось тоже. Разойдясь, он вдруг выдрал с корнем целое деревце, молодую рябинку, и запросто вскинул себе на спину, чтоб иметь теперь гриву, огромную, больше львиной; но детёныш уже на него не смотрел. Детёныша сморил сон. Рваное Ухо свалился под одним из уцелевших деревьев, дававшим слабую узорчатую тень, и уснул. Старший мамонт не успел даже набросать мягких веточек ему под голову. А теперь было поздно. Рябина упала на землю со спины мамонта и больше его не интересовала. Он и сам хотел спать. Но не мог.

Двойной Лоб начал страдать от жары. Однако спуститься к воде означало оставить спящего малыша без присмотра, о таком взрослый мамонт не мог и помыслить. Рядом не было крупных деревьев с достаточной тенью, и ему ничего не оставалось, как стоять на месте, обмахиваясь хоботом, ушами и хвостом, и сонно оглядывать кусты. Подул небрежный ветерок, и над редкими чахлыми кустами заклубился странный манящий запах. Клочьями аромат поднимался вверх от самой земли, дрожал в солнечном мареве и постепенно окутывал мамонта пушистым коконом.