Первостепь

«Одна бабушка не могла ходить и лежала в чуме. Её сыновья ушли на охоту и не опустили полог, чтобы солнце погрело кости их старой матери. Перед входом в чум горел костёр, но к вечеру огонь погас. Сыновья задержались на охоте, потому ночью бабушка осталась одна в открытом чуме, и гиена её унюхала. Она вошла в чум, ведь костёр погас, и схватила бабушку. Пятнистая потащила её к своему логову. Но умная бабушка сдёрнула одежду и набросила на морду гиене, чтобы та ослепла. Мерзавка врезалась головой в большой камень и сдохла. А бабушка из её мяса поджарила себе ужин».

Зелёная Саранча умолкла. Младенец уснул на её груди, не выпуская соска изо рта. Никакой шум его не разбудит, когда у матери хорошее молоко. А Режущий Бивень думает теперь о гиенах. И о других зверях тоже. У кого из них научились люди своим разнузданным оргиям?

Ясно, что не у гиен. И не у волков, у которых никто, кроме вождя, не смеет и глянуть на вождиху. Только вождь и вождиха выводят потомство, а все прочие волки им помогают. И у львов один лев является мужем всех львиц его стаи, никаких оргий у львов не бывает. У лошадей у каждого жеребца свои жёны, он их защищает и не уступит без боя, как и олень или зубр. Даже прекрасный белый лебедь может заклевать другого лебедя за свою жену. Но тогда кто из зверей устраивает оргии? Может быть, разве что шустрые кролики? «Тьфу!» – Режущий Бивень только сплёвывает перед собой, ведь даже у кроликов, о которых охотнику и думать постыдно, даже у короткоухих не бывает никаких оргий. Лишь у людей.

Но что толку попусту думать! Режущему Бивню нечем заняться. Другие охотники оживлённо беседуют, а ему вовсе не хочется рассуждать о путине, после которой как раз и справляют нелепые оргии. Ему надоело обходить слово «таймень», говорить «красные братья» или «медвежья пожива», чтобы не выдать злым духам охотничьих планов. Под соседним навесом совсем другие разговоры, и Режущий Бивень переходит туда. Чёрная Ива даже не глянула ему вслед. Занята своей пудрой.

Режущий Бивень вдруг вспомнил о фигурке, которую оставил в лесу. Собирался ведь проведать, да не проведал, забыл. А теперь вот ему интересно, почему же шаман ни разу не спросил про ту фигурку. Неужто не догадывается? Велел ведь бросить в огонь. Похоже, и впрямь не догадывается, что охотник не сделал, как тот велел. Не всё, значит, знает шаман. Отнюдь не всё. И про то, что «духам нравятся оргии» тоже мог сказать просто так. Темнит Еохор. Сильно темнит. Про сны что-то там говорил, про Простирающего Десницу. Да, снился Режущему Бивню какой-то предок. Ну и что? Что от этого изменилось? Ничего ведь не изменилось. Ничего.

Однако со снами что-то не так. Раньше снились спокойные сны и понятные. А теперь?.. Режущий Бивень не понимает: ведь он же счастлив, ведь он так любит жену – но что хотят втолковать ему сны, что им надо? Он вспоминает самый последний странный сон и сразу же морщится, будто от боли. Он дул. Дул в одну сторону, потом дул в другую. Потом опять в одну. И снова в одну. Он знал, что нужно дуть в разные стороны, повсюду – но дул только в одну. В одну и в одну. И вдруг увидел девушку, столь прекрасную, что даже сквозь сон почувствовал слёзы у себя на щеках. Слёзы восторга. «Дуешь и дуешь, – сказала девушка. – Что-то выдуешь, Но-А? Сильный выдуешь ветер». Она улыбалась неотразимой улыбкой, он хотел глядеть на неё бесконечно, но всё вдруг исчезло, остался туман. И сейчас в его мыслях тоже туман. Наверняка, девушка эта была душой Чёрной Ивы, такая прекрасная, такая светящаяся, наверняка… только она назвала его странным именем… он запомнил. Наверное, так назовут они сына. Хотя, не слышал он ни разу таких чудных имён. Наверное, так звали какого-то дальнего предка, и тот желает теперь вернуться через его будущего сына. Наверное.

Под соседним навесом старейшина Бурый Лис как раз ведёт речь о далёких предках. Его седой голос звучит торжественно, словно он говорит на сходбище рода, хотя его слушает, в основном, молодёжь. И – теперь – Режущий Бивень тоже.