Первые люди на Луне. Пища богов

Редвуд достигла его в тот день, когда ее отпрыск, едва ему исполнилось шесть месяцев, проломил свою дорогую колясочку и с громким ревом прибыл домой на тележке молочника. Весил он в то время пятьдесят девять с половиной фунтов4, ростом был сорока восьми дюймов и мог поднять шестьдесят фунтов. Наверх в детскую его тащили вдвоем –

кухарка и горничная. После этого случая стало ясно, что не сегодня-завтра разоблачения не миновать.

Однажды, вернувшись из лаборатории, Редвуд застал свою несчастную жену за чтением увлекательнейшего журнала «Могущественный атом»; она тотчас отшвырнула журнал, кинулась к мужу и разразилась слезами.

– Скажи, что ты сделал с ребенком! – рыдала она у него на груди. – Что ты с ним сделал?!

Редвуд обнял ее и повел к дивану; надо было как-то оправдываться.

– Не волнуйся, дорогая, – приговаривал он. – Не волнуйся. Ты немного переутомилась. Просто коляска была дрянная. Я уже заказал для него крепкое кресло на колесах, и завтра…

Миссис Редвуд подняла на мужа заплаканные глаза.

– Кресло на колесах? Для такого крошки? – всхлипнула она.

– А почему бы и нет?

– Как будто он калека!

4 27 кг.

– Не калека, а юный великан, и ты напрасно этого стыдишься.

– Ты что-то сделал с ним, Денди, – сказала она. – Я по твоему лицу вижу.

– Ну, во всяком случае, это не помешало ему расти, –

безжалостно ответил Редвуд.

– Так я и знала! – воскликнула миссис Редвуд и скомкала в руке платок. Взгляд ее стал жестким и подозрительным. – Что ты сделал с нашим ребенком?

– А что тебя беспокоит?

– Он такой огромный. Он просто чудовище.

– Чепуха. Складный, крепкий ребенок. Что тебя тревожит?

– Посмотри, какой он громадный.

– Ну и что же? А ты посмотри, сколько кругом жалких недоростков! Прекрасный ребенок, другого такого поискать…

– Слишком прекрасный, – возразила миссис Редвуд.

– Так будет недолго, – успокоил муж. – Это только начало такое бурное.

Но он отлично знал, что так будет еще долго – ребенок будет расти и расти. Так оно и вышло. Когда мальчику исполнился год, ему недоставало только дюйма до пяти футов роста, а весил он сто пятнадцать фунтов. Теперь он был точь-в-точь херувим на соборе святого Петра в Риме, а после того как он несколько раз играючи ухватил за волосы и за нос любопытных, приходивших на него взглянуть, о его силе заговорил весь Западный Кенсингтон. Поднять его на руки было невозможно, в детскую и обратно его возили на инвалидном кресле, а для прогулок была нанята особая нянька – эта мускулистая, специально обученная девица вывозила его на прогулку в сделанной на заказ моторной коляске мощностью в восемь лошадиных сил, вроде тех, что предназначены для подъема в горы. Хорошо, что Редвуд, в дополнение к своим ученым занятиям, был еще и правительственным техническим экспертом и сохранил кое-какие связи.

Конечно, размеры юного Редвуда в первую минуту поражали, – говорили мне люди, чуть не каждый день смотревшие, как он неторопливо катил в своей коляске по

Гайд-парку, – но только опомнишься от удивления – и видишь, что вообще-то он на редкость смышленый и красивый ребенок. Он почти никогда не плакал, и незачем было затыкать ему рот соской. Обычно он сжимал в руках большущую погремушку и время от времени весело и дружелюбно кричал «да-да» и «ба-ба» кучерам проезжавших мимо парка омнибусов и стоявшим на посту полицейским.

– Глядите, вон ребенок-великан, его выкормили Чудо-пищей, – говорили кучера омнибусов пассажирам.

– Видно, парнишка здоровый, – откликался кто-нибудь, сидевший поближе.

– Его кормят из бутылки, – объяснял кучер. – Говорят, в нее влезает целый галлон, на заказ делали.

– Как ни верти, а парнишка, видно, здоровущий, – заключал пассажир.

Когда миссис Редвуд убедилась, что ребенок не перестает расти все так же стремительно – а по-настоящему она это поняла, увидев новую коляску для прогулок, – ее охватило неистовое отчаяние. Она кричала, что отныне ноги ее не будет в детской, лучше бы ей умереть, раз у нее такой ребенок, и лучше бы ребенку умереть, и пускай все на свете умрут, и зачем, зачем она вышла замуж за Редвуда, и вообще зачем только женщины выходят замуж. Потом она немного притихла, и удалилась к себе, и просидела три дня взаперти, питаясь одним куриным бульоном. Редвуд пытался ее урезонить, но она только рыдала, швыряла на пол подушки и рвала на себе волосы.

– Да ведь с малышом ничего плохого не случилось, –

уговаривал Редвуд. – Для него же лучше, что он большой.

Неужели ты хочешь, чтобы он был меньше других?

– Я хочу, чтобы он был такой, как все дети, ни больше ни меньше. Я хотела, чтобы он был обыкновенным милым и хорошим ребенком, как наша Джорджина Филис, я хотела вырастить хорошего сына, а он вон какой… – Голос несчастной женщины дрогнул. – Уже взрослые ботинки носит… и гулять его возят в этой ужасной ма… машине, и она воняет бе… бензином! Я никогда не смогу его любить, – рыдала она, – никогда! Это уж чересчур! Какая я ему мать!

Наконец ее все-таки уговорили пойти в детскую, где