Первые шаги

Товару он возил с собой немного и продавал только за деньги: не торговля его интересовала. Как ищейка, выслеживал он Федора с его товарищами. В каждом ауле заходил обязательно в мазанку, где ночевали приезжие. Говорил о том, о сем с хозяевами и как бы между прочим спрашивал, какие новости слышали они от гостей.

— Гости говорили про работу. Рассказывал казах, русские молчали, — отвечали сдержанно хозяева.

Не забыли они того, чему их учил Исхак. Не верили купцу. Купец — обманщик, бедных не любит, и не хотели ему сообщать о задушевных разговорах. Зачем спрашивает? Наверное, худое хочет сделать их братьям.

— Все твердят, как один: «Русские молчали. Исхак говорил о работе», — и все тут. Может, и вправду так было? — вопросительно взглянув на отца, закончил свой рассказ Аким.

— Чует мое сердце, что неспроста были гости у Федора. Почему они прямо избу Карпова спросили? Машка бабам сказывала, — медленно заговорил Петр Андреич, что-то обдумывая.

— Хитро, хитро все сделано, не подкопаешься. Ишь молчал! А сам по-кыргизски говорит, как кыргыз. Посмотрим, что здесь начнет творить. Приедет он скоро домой, не задержится, коль так сторожится. Дуреха-то его скажет нам! — Мурашев захохотал.

Аким сдержанно улыбнулся. Последняя хитрость отца, с Прасковьей Карповой, ему не нравилась: младшего брата жалел. Сам Аким женился по любви на своей темноглазой Наталье, и до сих пор для него дороже ее никого не было. Каково было бы ему, если бы вот также манили напрасной надеждой!

Только страх перед отцом не позволял Акиму открыть правду брату. Пусть бы украдкой обвенчался с Аксютой вон в Ольгинке, у православного попа.

«Ведь вот ездил, а ничего плохого о Федоре не узнал. Посердился бы отец, да перестал: любит он Павла, хочет из него городского купца сделать», — думал Аким, сидя против отца с опущенными глазами, и вдруг чувство зависти к брату змейкой зашевелилось в груди.

Нет, не будет он из-за Павла ссориться с отцом. Вольно же ему дураком быть! Небось купцом в город ехать не отказывается — так пусть зарабатывает сто тысяч приданого. Он поднял глаза на отца и громко рассмеялся.

— Что ты? — недоумевая, спросил отец, давно уж сидевший молча, всматриваясь прищуренными глазами во что-то видимое только ему одному.

— Да чудно больно на Прасковью. Сама мужу яму копает, а потом выть, поди, будет. Помнишь, отец Гурьян сказывал…

— Ин ладно! — прервал его отец. — Не все, что знаешь, говори вслух. Слово — серебро, а молчание — золото. Понял?

— Понял, батюшка! — покорно произнес Аким и подумал: «Давно знаю, не учи! И тебе-то не каждую мысль говорю, а другим и подавно».

— Папанька, Акимушка! Обедать пойдемте, — сказала вошедшая Наталья.

В обтянутой по-городскому юбке, в белой кофточке с пышными рукавами, без повойника, с уложенными на голове венцом косами, сверх которых по-девичьи был повязан батистовый платок, Наталья, статная, румяная, с горячим взглядом темно-карих глаз выглядела очень красивой и не походила на деревенскую бабу.

Свекор улыбнулся.

— Придем сейчас, Натальюшка, — ласково ответил он.

У Акима при взгляде на жену самодовольно сощурились глаза. «Не хуже Павловой Аксютки. Чем не купчиха?» — подумал он, вставая.

3

Обратный путь для Федора промелькнул быстро. Изредка подбадривая Серка взмахом кнута, Федор вновь и вновь вспоминал о прокламациях, привезенных Топорковым. «Революция», — шептал он новое для себя слово. Для него в этом слове был ответ на мучительные думы в Камышинке на Волге, воплощение чаяний, появившихся в душе после бесед с Антонычем в Петропавловске. Правда — к ней тянулся он с юности. Потому от собственного шепота словно воздуха прибавлялось в груди, тело не чувствовало озноба от лютого мартовского мороза. Хотелось немедленно действовать, готовить бедняков к встрече революции, правды!

Ночь заставляла заезжать в аул, сидеть в гостеприимной мазанке, беседуя с радушными хозяевами за густым кирпичным чаем.

Федор толковал о том, что богатые, русские и казахи, одинаково живут за счет бедных. Не сами наживают богатство, а бедняки им пасут стада, доят кобыл, делают душистый кумыс…

— Дурус, дурус! — подтверждали слушатели.

Он говорил, что богачи, старые, дряхлые, покупают самых красивых девушек себе в жены, по три, по четыре, а бедняки, молодые жигиты, не могут иметь и одной жены. Хорошо ли это?

— Джаман, совсем джаман! — откликались молодые голоса.

— Придет время — бедняки, и русские и киргизские вместе, отнимут власть у богачей, тогда такого не будет. Только богатым о том сейчас сказывать не следует…

— Ничего не скажем. Купса приезжал, спрашивал — мы сказали: «Урус молчал. Исхак говорил: „Работать едем“», — ответил Федору в одном ауле хозяин дома.

— Правильно сделал! Рассказывайте только беднякам. Пусть они не боятся богатых, не работают на них даром, — посоветовал Федор и спросил: — Какой купец был у вас?

— Акыма купса был, — ответил казах.

«Выслеживают. За нами поехал», — подумал Федор и еще больше заспешил.

В Родионовку он приехал под вечер. Прасковья встретила мужа ласково.