Первые заморозки

Они были женаты уже почти десять лет, и порой, когда Клер уставала и становилась особенно раздражительной, она задавалась вопросом, почему он до сих пор рядом с ней, почему он по-прежнему так сильно ее любит. Тайлер был не местный — он перебрался в Бэском десять лет назад, когда ему предложили работу в Орионовском колледже (Клер всегда называла эту пору своей жизни Годом, Когда Все Изменилось), — поэтому он не воспринимал особенно всерьез все бэскомские причуды и суеверия. Он никогда не верил в то, что было для остальных жителей Бэскома непреложным фактом: что все женщины семейства Уэверли обладают необъяснимыми странностями. Наоборот, в глубине души Клер знала, что он в это не верит. Он любил в ней то, что вовсе не было необычным. Ее волосы, ее смех, даже ее походку. И это сбивало ее с толку. Она не представляла себя без своего дара. Это был бы уже кто-то совершенно другой. В принадлежности к семейству Уэверли раньше, когда она еще была одна, заключалось в ее собственных глазах ее единственное достоинство.

Она любила мужа так сильно, что слезы выступали у нее на глазах. При одной мысли о том, что она может его потерять, в душе у нее разверзалась бездонная черная пропасть.

Клер на ходу покачала головой. Опять она воображает себе всякие ужасы. Никуда Тайлер не денется. Она знала, что ее муж доволен и счастлив, как лист на ветру, дующем в ту сторону, куда шла Клер. Но она давно поняла — уже после того, как ее перестали мучить сны о том, как ее мать оставляет ее, — если тебя бросили ребенком, ты никогда не сможешь забыть, что люди способны тебя оставить, даже если они вовсе не собираются этого делать.

Дойдя до конца коридора, Клер остановилась и заглянула в спальню к их дочери Марии. Ее окно тоже оказалось открыто. Мария спала точно в такой же позе, как Тайлер, разбросав руки и ноги, как будто ей снилось, что она плывет в теплой воде. В ней было так много от ее отца и так мало от самой Клер, что порой у Клер возникало такое чувство, будто она любит еще одну частицу его, не имеющую к ней самой ровным счетом никакого отношения.

Она на ходу нагнулась и подняла дочкин балетный костюм и рюкзак. Огляделась по сторонам, до глубины души проникаясь уверенностью в том, что ее ребенок — такой, как все. Она ощущала это точно подсказку к решению кроссворда, которая была для нее самой пустым звуком. Мария потребовала выкрасить стены ее комнаты в розовый цвет, ярко-розовый, как глазурь на арбузном торте. Она потребовала белую мебель и стеганое одеяло, как у принцессы. Ей не нужны были ни старые обои, ни антикварная мебель, ни самодельные лоскутные одеяла. Дочь Клер занималась балетом и гимнастикой и получала приглашения на дни рождения и ночевки от подружек. И подружек этих у нее было пруд пруди. Не далее как на этой неделе она сообщила Клер, что у нее появилась новая лучшая подружка, которую зовут Эм, и, кроме как об этой Эм, разговаривать она теперь была не в состоянии решительно ни о чем. Такая нормальность была для всех Уэверли чем-то недостижимым. И тем не менее Мария была такой же нормальной, как и ее отец, такой же довольной жизнью и так же не замечала никаких странностей Клер и ее дома, как и он.

Решительным движением Клер закрыла окно. Мысли ее уже были заняты тем, что требуется сделать внизу. Во-первых, проверить, что все пятничные заказы разложены по коробкам и промаркированы. Во-вторых, ответить на деловые письма и сохранить их в папке с черновиками, а потом отправить в рабочее время, чтобы никто не узнал, что в два часа ночи она не спит, тревожась о вещах, о которых тревожиться вовсе не обязательно.

Все только и говорили о «Сластях Уэверли», о том, как быстро они расширяются, какую славу они приносят Бэскому. Когда Тайлер узнал, какую прибыль они получили за лето, он, вскинув брови, одобрительно заметил, что с новым бизнесом им определенно можно не тревожиться об оплате колледжа для Марии. И даже Клер вынуждена была признать, что это захватывающее ощущение — впервые видеть имя Уэверли на этикетках для леденцов. Незнакомое доселе, но приятное ощущение под ложечкой в тот миг, когда она осознала, что где-то там есть несчетное количество людей, которые покупают что-то, сделанное ее руками. Ее, Клер. Одной из Уэверли. В отличие от тех времен, когда она занималась организацией банкетов, теперь о ее таланте узнали не только те, кто был знаком с ней лично, но и совершенно чужие люди, которые раньше слыхом о ней не слыхивали. У нее было такое чувство, будто она стоит на пороге чего-то большого, а ей отнюдь не было чуждо честолюбие. Напротив, перспектива грядущего успеха завладела ею полностью, и она бросила все свои силы на изготовление леденцов. Как гордилась бы ею бабушка! Мэри была крайне нелюдима и продавала свои товары — мятное желе, пироги с заварным кремом и вино из розовой герани — только тем, кто приходил к ней с черного хода, как будто это был их общий секрет.