Первый детский симфонический (повесть о казанской жизни 70-х) (СИ)

Форин в этом вопросе для себя тоже определился. Решено! Мы оба станем профессиональными флейтистами! Объявили об этом Акмалу Хаялычу — было видно, насколько ему приятно это слышать. Он, кстати, не скрывал, что у нас обоих есть для этого все данные — и музыкальные, и физические. Игра на духовом инструменте, помимо наличия музыкальных способностей, хорошей памяти и даже некоторого артистизма (без него исполнительское мастерство немыслимо), требует определенных физических кондиций. Для духовика очень важны два элемента: амбужур (губы и язык) и грудная диафрагма, грубо говоря, «меха», ведь играть приходится собой, в прямом смысле слова.

Признаюсь, я немного ревностно отношусь к флейтисткам: представительниц прекрасного пола, музицирующих на моем любимом инструменте, сейчас почему-то стало особенно много. Иногда кажется, что их даже больше, чем флейтистов-мужиков. Ничего не скажу, девушка с флейтой (и не только!) смотрится очень романтично, а физические затраты для звукоизвлечения на флейте минимальны, по сравнению с другими духовыми инструментами. Конечно же, профессиональные флейтистки не уступают ни в технике, ни в музыкальной культуре, но вот звук... Звук! Всё-таки для идеального звука нужны мужские «меха». Слышал многих флейтисток, но куда их звуку до Акмалова — объемному, разливистому, певучему... Звук как голос: он либо есть, либо его нет. Согласен, и голос, и звук можно поставить, натренировать, но не создать! И именно из-за недостаточно качественного звука порой кажется, что флейта сипит-свистит, а не звучит-поёт. В оркестре это, конечно, не так заметно, но я мгновенно могу определить, есть звук у флейты или нет. Сложный инструмент, скажу я вам.

С тех пор Учитель занимался с нами с учетом требований нами же поставленных целей: через полтора года вы, «жегетляр» (ребята), к концу восьмого класса общеобразовательной школы, должны соответствовать уровню музыкального училища. Точка!

Акмал Хаялыч никогда не изменял своему «фирменному» иронично-философскому стилю преподавания, плюс татарский акцент, придававший его наставлениям неповторимый колорит.

До сих пор вспоминаю его незабываемые выражения. Ну, к примеру.

— Слушай, а какую ты вещь играешь, а? — Учитель, будто внезапно забыв, задал вопрос с каким-то недоуменным удивлением.

— Как какую? «Волшебную флейту» Моцарта.

— Хорошо. А как ты её себе представляешь?

— Ну... Это что-то неземное.

— Вот, неземное... А ты как играешь, а?

— А я как земное.

— «Земно-о-ое»... — маэстро, немного передразнив, наконец, выдал суть. — Да ты играешь, как «водастощный» труба!

Или как мы с Форином исполняли на уроке дуэт на основе известной темы из седьмой симфонии Бетховена. Играли, как нам казалось, хорошо, даже очень. Акмал Хаялыч с неясной загадочной полуулыбкой смотрел мимо нас, мечтательно созерцая стенку. «Не иначе как наша игра навеяла на него какие-то приятные размышления», — подумалось невзначай. Вдохновения прибавилось, а потому мы старались вовсю. Закончив исполнение, мы, в предвкушении одобрительной оценки, а, следовательно, и положительных эмоций, даже игриво пихнули в бок локтями друг друга. «М-да-а-а... — выдержав паузу, наконец-то выдохнул Учитель. На наших щеках чуть заметно разливался румянец удовольствия. — Как вас Макухо до сих пор из оркестра не выгнал — не понимаю...» Но, честное слово, с нашей стороны никаких даже намеков на обиду. Изредка Акмал Хаялыч приходил на репетиции оркестра, сосредоточенно слушал нас, но никогда ничего не говорил.

Вскоре мы с Форином стали посещать концерты Государственного симфонического оркестра ТАССР для школьников по специальному абонементу. Выступления проходили по воскресеньям в актовом зале консерватории — тогда еще неказистом прямоугольном здании-«стекляшке», что стояло на площади Свободы. Часто дирижировал сам руководитель оркестра незабвенный Натан Рахлин, народный артист СССР. Слушая музыку с видом знатоков, мы воспринимали оркестрантов филармонии как своих старших почти коллег. А однажды Акмал Хаялыч, договорившись с главным дирижером оперного театра Илмаром Лапиньшем и инспектором Рыжиковым, пригласил нас на спектакль... в оркестровую яму. Никогда не забуду то колоссальное впечатление от прикосновения к таинству рождения Музыки в самом ее святилище. К тому же было очень приятно, что оркестранты, преподававшие в нашей музшколе, поприветствовали нас с Форином.

Наверное, поэтому моё сочинение на тему «Кем я хочу быть» было признано лучшим в классе, удостоившись прочтения нашей замечательной учительницей русского и литературы Людмилой Ивановной Веселовой на уроке вслух. Мои некогда категорично настроенные к музицированию одноклассники, немного повзрослев и посерьезнев, воспринимали наше с Форином увлечение уже достаточно нейтрально, даже с некоторым интересом.