Первый класс

Голубев прислонил велосипед к стене производственного корпуса, отцепил от багажника замок и замкнул переднее колесо. Он знал, что с территории завода велосипед не украдут, и возился с замком исключительно в силу многолетней привычки. Сунув в карман ключ, он снял и отправил туда же бельевую прищепку, которая предохраняла его правую брючину от попадания между зубьями звездочки и звеньями велосипедной цепи.

В раздевалке, как всегда в начале и конце рабочей смены, было многолюдно. Полуодетые работяги здоровались с Климом Зиновьевичем за руку, отпускали дежурные остроты и замечания по поводу отличной погодки. Клима Зиновьевича привычно коробило это панибратство: все это тупое быдло, с превеликим трудом получившее аттестаты о среднем образовании, имело наглость держаться с ним, обладателем институтского диплома, на равных, а некоторые даже позволяли себе говорить покровительственно и с легким пренебрежением, свойственным работягам в отношении интеллигенции, неспособной самостоятельно заменить прокладку в подтекающем водопроводном кране.

Затягивая на груди молнию ярко-желтого с синими вставками рабочего комбинезона, Клим Зиновьевич еще раз мысленно перепроверил свои нехитрые расчеты. Впрочем, пересчитывать было нечего: две недели прошли, он убедился в этом еще накануне и трижды перепроверил все по календарю. Да, две недели истекли, а это означало, что долгожданный день настал.

Ровно в восемь часов по московскому времени Клим Зиновьевич Голубев занял свое рабочее место. Где-то в глубине освещенного люминесцентными лампами обширного помещения противно задребезжал звонок, громко щелкнуло реле, лента конвейера конвульсивно дернулась и пришла в движение. Рабочий день начался. Голубев отработанным до автоматизма движением вскрыл первую в этот день картонную коробку и начал одну за другой сноровисто вставлять в гнезда ленты пустые темно-зеленые бутылки с длинными, узкими, слегка искривленными для удобства наливающего горлышками.

Негромко позвякивая от мягких толчков направляющих роликов, бутылки длинной вереницей поползли к дозирующему автомату. Мимо прошел сменный мастер Егоров — бывший ученик Клима Зиновьевича, двоечник и лоботряс, так и не сумевший превзойти азы неорганической химии, не говоря уже о химии органической, а теперь волей обстоятельств сделавшийся начальником своего учителя. У Клима Зиновьевича были — или ему казалось, что были, — все основания считать Антона Егорова большой сволочью, однако, когда мастер приветственно кивнул, Голубев кивнул в ответ и даже заставил себя улыбнуться.

Убедившись, что отставной химик на месте и приступил к выполнению своих обязанностей, Егоров повернулся к нему спиной и двинулся дальше. Как только он скрылся из вида, Клим Зиновьевич извлек из кармана крошечный бумажный пакетик и со сноровкой, которая свидетельствовала о немалом опыте, высыпал содержимое в одну из только что установленных на конвейер бутылок.

Темно-зеленое, почти непрозрачное стекло надежно скрыло дело рук Голубева от посторонних взглядов. Слегка покачиваясь, бутылка поплыла по конвейеру, почти сразу затерявшись среди своих товарок. Она начала свой путь в отгороженный от простых смертных неприступной стеной наворованных денег, живущий по своим странным законам, сверкающий и недосягаемый мир толстосумов, которым ничего не стоит выложить несколько сот долларов за бутылку вина. Что ж, в добрый час! Они отобрали у Голубева все; Клим Голубев, в свою очередь, нашел способ отнять все у них — пусть не у всех, но хотя бы у некоторых. Мир людей, делающих покупки только в дорогих и престижных бутиках, уже полгода, сам того не ведая, играл в изобретенную никому не известным оператором конвейерной линии разновидность русской рулетки, и Клим Зиновьевич только что вложил в ее гигантский барабан очередной боевой патрон.

То обстоятельство, что он до сих пор ни разу не увидел плодов своих усилий, его нисколько не огорчало: в конце концов, сцены, которые рисовало ему воображение, наверняка были куда красочнее и ярче того, что происходило в действительности.

Руки Клима Голубева продолжали один за другим вскрывать картонные ящики и вставлять в гнезда конвейера пустые бутылки. Он действовал механически, как запрограммированный робот; заслоненные толстыми стеклами очков глаза его при этом были пустыми, обращенными вовнутрь, а на тонких бледных губах играла мечтательная улыбка.

* * *

У нее были глаза глубокого орехового оттенка и стройная, подтянутая фигура бывшей спортсменки. Одевалась она недорого, но со вкусом, держалась независимо и вместе с тем приветливо; она тонко шутила, очень мило и заразительно смеялась над чужими шутками и явно была не прочь приятно провести время в хорошей компании — что, собственно, и требовалось доказать. Обручальное кольцо на безымянном пальце ее правой руки отсутствовало, но Иван Ильич был достаточно опытен и мудр, чтобы не придавать этой детали значения. Какая разница, замужем она или нет, если обоим заранее ясно, что продолжения этой истории не предвидится?