Первый особого назначения

У него чуть было не вырвалось: «А это Гриша», но он вовремя сдержался. Таня ни разу не видела глухонемого мастера. Да в темноте узнать его мог только тот, кому хорошо была знакома и его сутулая фигура и походка. Пожалуй, ни к чему было говорить Тане, кто прошел мимо. И так о Грише ходят разные глупые телки.

А в самом деле, что же все-таки Гриша делал на кладбище?.. Конечно, он очутился там не для того, чтобы напугать Олега Треневича. Может быть, искал что-нибудь для своей мастерской? Ведь был же в прошлом году случай, когда два брата Чернушины, здоровенные дядьки из дома двадцать восемь, утащили с какой-то могилы чугунную изгородь. Оказывается, они вздумали оборудовать у себя в сарае крольчатник, а изгородь решили приспособить вместо клетки. Ну и шум поднялся! Такой шум, будто бы покойник без ограды просто обойтись не мог!..

Но Гриша ничего с кладбища не нес. И шел он совсем не так, как, по мнению Степки, должны красться, прячась и озираясь по сторонам, жулики… Может быть, Гриша ходил навестить чью-нибудь могилу? На кладбище, особенно по воскресеньям, бывало людно. Возле могил подметали дорожки, сажали цветы, красили кресты и ограды… Но ведь Гриша жил на свете один-одинешенек. Кто у него мог быть тут похоронен?

Может быть, кто-нибудь из Гришиных родственников? А что?! Потому-то он и переехал жить в этот город. Наверно, когда-нибудь тут жили его родные. Может быть, отец… Или мать…

Можно было бы спросить обо всем этом у самого Гриши. Но Степка знал, что Гриша не любит, когда посторонние суют нос в его дела. Он очень хорошо помнил, как в прошлом году, не подумав, начал расспрашивать мастера, откуда тот приехал в их город, и как Гриша ничего ему тогда не ответил.

Выбравшись на дорогу, Степка и Таня зашагали в сторону города. Теплый ветер доносил издалека музыку. Она то утихала, то становилась громче. Это на Вокзальной площади играло радио. Справа и слева, по обе стороны дороги, сквозь кусты мелькали оранжевые звездочки — в окнах домов уже зажглись огни. В небе, высоком, просторном и темном, тоже горели звезды, большие, ясные, утыканные голубыми иголками. Деревья на обочинах уже не казались мрачными гигантами, сторожившими дорогу. Это были обыкновенные клены и тополя. Только в темноте они представлялись очень высокими, до самого неба…

Так шли они молча, поглядывая то на деревья, то на небо, то на оранжевые огоньки. Изредка, когда ноги попадали не в шаг, Таня касалась плечом Степкиного плеча. И каждый раз охватывала Степку та робость, непонятная и жаркая, которую испытывал он, когда встречался глазами со взглядом Таниных больших, серых, немного насмешливых глаз…

До поворота на Садовую оставалось уже недалеко, когда впереди вынырнула из темноты какая-то фигура. Это был Костя.

— А я за вами… — смущенно проговорил он. — Мы уж все во двор, в дом двадцать прибежали, а вас нет и нет…

Наверно, Косте было очень стыдно за то, что он удрал.

— Все домой ушли, — сказал он, идя рядом с ними. — А бинокль твой, Степка, вот у меня. Возьми.

На ходу Степка надел ремешок бинокля на шею, и они свернули в переулок.

— Ух, и спор там был, во дворе! — оживившись, начал рассказывать Костя. — Пончик Олегу фонарик так и не отдал.

Возле ворот Степкиного дома ребята распрощались. Костя и Таня пошли дальше, а Степка еще постоял немного, глядя им вслед. Он вдруг пожалел, что Косте и Тане было по дороге. И сам бы не мог, наверно, объяснить себе, почему пожалел.

В темной арке ворот дрожали, то потухая, то разгораясь, два розовых огонька. Какие-то люди стояли там и курили, пряча папироски в рукава. Когда Степка проходил мимо, один огонек вспыхнул ярче, и мальчик узнал длинную сонную физиономию Гошки Рукомойникова.

— Эй, шпингалет! — окликнул его Гошка. — Пойди сюда.

Степка подошел. Рядом с Гошкой стоял Севка Гусаков.

— Гривенник есть? — спросил Гошка.

— Нету.

— А это что? Бинокль? — Гусаков, длиннорукий, с быстрыми, жуликоватыми глазами парень лет пятнадцати, схватил бинокль цепкими пальцами и потянул к себе. — Продай!

— Это не мой, — сказал Степка и дернулся в сторону. Но Севка крепко держал бинокль в руке.

— А чей же?

— Дедушкин.

— А, дедушкин! — Севка с силой рванул ремешок, он лопнул и словно кипятком ожег Степке шею. — Ну и неси своему дедушке.

— Да шпарь отсюда! — лениво добавил Гошка. — А то по затылку схватишь. — И он далеко сплюнул погасший окурок.

Обрадованный, что так легко отделался, Степка вырвал из протянутой Севкиной руки бинокль и кинулся к парадному.

Дома царил беспорядок. Дедушка Арсений вздумал укладываться в дорогу, хотя до его отъезда оставалось еще добрых полтора суток. Поезд на Москву уходил в одиннадцать утра. Дедушка должен был уехать в понедельник, а впереди было целое воскресенье. Но непоседливый дед, видно, решил заранее уложить вещи. Он сидел на стуле между двумя распахнутыми чемоданами, которые, как звери с разинутыми пастями, словно ждали, когда их покормят. Сурово поглядывая на них, дедушка, очевидно, прикидывал, как все разложить, чтобы в каждом чемодане вещей оказалось поровну. Отец и мать, усталые, сидели напротив него на диване.