Первый/последний (СИ)

Эрика останавливается, заправляет за уши каре, глубоко вдыхает и вдруг... кричит во весь голос. От звенящего крика врассыпную бросаются сквозняки, птицы взмывают из невидимых гнезд и, хлопая крыльями, кружатся под бетонными сводами.

Дергаюсь от испуга, с открытым ртом смотрю на сумасшедшую прекрасную девчонку, и сердце колотится в горле.

Она отрывается, отпускает себя на волю, бунтует, задает обстоятельствам жару.

Кричи, детка. Кричи и за меня...

Пронзительно высокая нота сменяется безудержным хохотом. Глаза Эрики сияют, как у счастливого ребенка, и мне по-настоящему трудно в них смотреть.

***

На пожарной лестнице, где много лет назад обрушился марш, Эрика подходит к самому краю плиты и заглядывает в пропасть с бетонными обломками и кусками ржавой арматуры на дне.

— Я ужасно, до одури, боюсь высоты. Нет, не держи! — она уворачивается от моей руки. — Я хочу избавиться от страха. Вся моя жизнь — вот такая заброшка. Построенная не мной, бесполезная, не населенная людьми....

Эрика делает еще один шажок, покачнувшись, едва не падает, и я рефлекторно ловлю ее за капюшон, обхватываю за талию и прижимаю к себе. Сердце замирает и взрывается, в глазах темнеет. Я не могу ее потерять. Без нее я не потяну даже жалкое существование вечно постороннего придурка.

Оттаскиваю ее на безопасное расстояние, ощущаю податливое тепло и обжигающий сенсоры аромат духов, и в ужасе отскакиваю едва ли не на метр.

Эрика часто моргает, неловко приглаживает растрепавшиеся волосы, а я едва держусь на ногах от оглушительного чувства утраты. Только что она была рядом, а теперь от меня словно с кровью оторвали огромную и важную часть...

Мотнув головой, стряхиваю наваждение и, как последняя зануда, хриплю:

— Детка, отвага на заброшках сродни слабоумию. От какого-нибудь поехавшего чувака в хоккейной маске только страх и поможет спастись.

***

Положив на подоконник рюкзаки, мы садимся на них и молча разглядываем потолок с облупившейся краской и потеками ржавчины. С трудом прихожу в норму и клянусь сам себе, что больше не распущу свои чертовы грабли.

Эрика не смущена, или не подает виду — счищает соринки с полы пальто и, широко раскрыв глаза, любуется разрухой, царящей вокруг.

— Я не хочу уходить. Я вдруг поняла, что даже вот в таком запустении может быть уютно, когда ты не один... Блин, это вдохновляет!.. А еще я толком ничего не знаю о тебе. Может, расскажешь еще хоть что-нибудь?

Мне нечего ей поведать, и я технично сползаю с темы.

— Кнопка любила игру «самый дурацкий вопрос»: подозреваю, она сама ее и придумала. Главное условие — говорить только правду и ничего, кроме правды, как будто у тебя рука на Библии. Если не можешь ответить — щелкаешь пальцами. Давай, ты первая.

Эрика задумывается, над ее темными бровями появляются до чертиков милые ямочки — от их вида я растекаюсь соплей и готов прослезиться, совсем как Князь.

— Что ты делал после первого секса? — выпаливает она, и я громко матерюсь. Интересно, какие бесы живут в ее хорошенькой голове, если даже я — прожженный циник — иногда выпадаю в осадок от хода ее мыслей. Но врать запрещено правилами, и я колюсь:

— Плакал.

— Дурак, — обижается Эрика, и я смиренно киваю:

— Справедливо. А что делала ты?

Перед моим носом раздается звонкий щелчок, Эрика прячет руку в карман и усмехается:

— Так я тебе и сказала.

— Да ладно. Ты ни с кем не встречалась? — мое смутное подозрение крепнет, но я все равно до глубин души поражен. Эрика красивая, умная, веселая, по-хорошему отбитая, тот, кто будет с ней, сорвет джекпот. Куда же смотрели московские альфачи, которые там ее окружали?

— У меня был парень, — выпаливает она, и к бледным щекам приливает кровь. — Сын маминой подруги, реально. Мы с трех лет были вместе, но... поняли, что не сошлись характерами. Вот так.

Я опять обнаруживаю в себе скотское, трусливое облегчение — даже если не сдержусь и замучу с Эрикой, я не наслежу в ее жизни: не стану первым парнем и первой любовью. Я вылавливаю недостойный порыв и давлю его, как блоху.

— Почему у тебя нет девушки? — она снова застигает меня врасплох, и я быстро щелкаю пальцами.

Эрика долго молчит, что-то выискивает во мне синим рентгеновским зрением, но упрямо улыбается, хотя губа заметно дрожит.

— Как ты будешь ко мне относиться потом? После того, как наш уговор закончится?

— Если захочешь, будем и дальше сидеть за одной партой. Я прикрою тебя, если кто-то вздумает распускать сплетни. Просто, понимаешь... вне универа я другой человек. Я... не очень хороший человек.

— Перестань. Никто не идеален! — перебивает Эрика. — А ты... разный. То душка и светлое теплое солнышко, то... отстраняешься и напоминаешь гребаного призрака. И тогда я задаюсь мучительным вопросом: кто ты? Думаю, ты и сам не найдешь на него ответ.

— Ты права, — я сжимаю и сжимаю кулаки, но спасительная броня не выстраивается, и я чувствую себя абсолютно голым. — Я не знаю, кто я. Но таким, как сейчас, я еще не был.

— И я... Еще никогда не была такой, как сейчас.

Я хочу, до нехватки воздуха хочу все про нее узнать, но намеренно не задаю вопросов.