Первый удар (сборник)

Перчатки на рояле

Грачик с трудом сдерживал раздражение, повинуясь лаконическим указаниям Кручинина: «налево», «направо», «прямо». Точно он боялся сказать адрес.

В конце концов они остановились у большого нового дома, в одном из переулков, неподалеку от Бородинского моста. Также в молчании, минуя лифт, поднялись на несколько этажей и позвонили.

Им отворила женщина лет тридцати. Первое, а может быть, и единственное, что поражало в ней, – невыносимая яркость окрашенных перекисью водорода волос. Гладко прибранные на прямой пробор, они так блестели, что казались какой-то безжизненной лаковой коркой. Резко бросалось в глаза несоответствие этой химической поправки, введенной к краскам, отпущенным даме матерью-природой. Быть может, смуглый цвет ее кожи был бы даже приятен, несмотря на обезображивавшие лицо рябины, если бы его окружала естественная рамка черных волос. А в том, что именно черные волосы и были отпущены ей природой, можно было судить и по цвету ее темно-карих глаз, и по пушку над верхней губой, и по всему ее южному облику. Эти несносные кудри цвета выгоревшей соломы во весь голос химии противоречили здравому смыслу и требованиям элементарного вкуса. Грачик даже подумал: «Неужели Вадим Гордеев, с его хорошим вкусом и здоровым восприятием жизни, мог увлечься подобным очевидным нарушением естественности, являющейся непременным условием красоты?» В фигуре этой женщины бросалась в глаза какая-то особенная угловатость ширококостого скелета, сообщавшая всему ее облику тяжеловесность и даже грубость.

В те короткие мгновения, что Грачик стоял на площадке лестницы, пока Кручинин представлялся химической блондинке, он успел с полной неопровержимостью установить, что никакие положительные качества, какие в будущем могут обнаружиться в этой особе, не сделают их друзьями. Как объект симпатии она была для него потеряна раз и навсегда.

Узнав, кто перед нею, Фаня Львовна – это была она – сначала немного смутилась, потом неподдельно обрадовалась. Оказалось, что она слышала от Вадима о его прежней дружбе с Кручининым и не раз горевала о ее утрате. После ареста Вадима она не решилась обратиться к Кручинину с просьбой о помощи, не будучи с ним знакома и понимая двусмысленность своего положения.

– Но можете ли вы себе представить что-нибудь более двусмысленное, я бы даже сказал – бессмысленное, чем нынешнее положение Вадима? – возразил Кручинин.

Грачик не мог не заметить усилия, сделанного Фаншеттой, чтобы удержать навернувшуюся в уголке глаза слезу.

– Вы правы… – сказала она дрогнувшим голосом. По-видимому, она колебалась, не решаясь задать какой-то вопрос, вертевшийся на языке. Она отвернулась. Потом решительно и глядя прямо в глаза Кручинину спросила: – Что может спасти Вадима?

– Доказательство того, что в ту ночь он не мог быть в институте.

– Только это?

– Да.

Она снова отвернулась, и по ее движению, как ни старалась Фаншетта его скрыть, Грачик понял, что она прижала к губам платок. Когда она опять повернулась к гостям, ее губы слегка вздрагивали.

– Могу ли я быть с вами совершенно откровенна? – негромко спросила она.

– Должны… – сказал Кручинин с той подкупающей мягкостью, которой умел развязывать языки самых неподатливых людей. – Только при этом условии нам и стоит говорить.

– Я не знаю, что делать. Вадим мне очень дорог… да, очень дорог. Сначала это было простое увлечение. Я думала, что это… так, роман. Но теперь я, кажется, должна для самой себя решить вопрос: то или другое?.. Ведь я замужем.

– Да, такие вопросы нужно решать, как подсказывает сердце.

– Если бы я была уверена в том, что тут нет… чего-то нечестного: уйти от мужа…

– Мне кажется, что Вадим попал в это положение… немножко и по вашей вине.

– Да, я сама не закрываю на это глаза.

Ее слова, произнесенные глубоким грудным голосом мягкого, задушевного тембра, произвели даже на Грачика, заранее вооружившегося против нее чувством антипатии, впечатление.

– Если я до сих пор еще колебалась, то теперь готова… да, я скажу мужу все… И как только Вадим будет на свободе…

Кручинин прервал ее:

– Чтобы он был на свободе, по-видимому, вам достаточно сказать, что в ночь ограбления института Вадим был здесь, у вас.

Она удивленно вскинула на него взгляд:

– Что вы сказали?

– Это будет алиби, которое поможет бороться с неопровержимостью следов у шкафа, – сказал Кручинин.

– По-видимому, я вас не так поняла, – с оттенком обиды проговорила Фаншетта. – Не хотите же вы, чтобы я сказала, будто он… провел ту ночь у…

– А разве не так и было?

– Как вы смеете!..

– Вы же сами сказали: для вас все решено – вы рвете с мужем.

– Но как же все-таки я могу… солгать!

– В чем? – удивился Кручинин.

– Будто Вадим был здесь, когда он тут не был.

– Что?!

– Впрочем, – быстро сказала она, – если вы считаете, что эта ложь может спасти Вадима, я готова…

Кручинин с негодованием остановил ее движением руки.

Считая, по-видимому, вопрос исчерпанным, он перевел разговор на другую тему. Мало-помалу беседа завязалась и скоро приняла тот дружеский оттенок, который умел придать ей, когда хотел, Кручинин.