Первый в списке на похищение

Фирма, где Белозерцев был президентом, являлась совместным с ирландцами предприятием, занималась куплей, продажей, обменом и прочими операциями, напарником Белозерцева с ирландской стороны был Джон Фастрейн, в название фирмы «Белфаст» вошло начало фамилии Белозерцева и начало фамилии Фастрейна. Фастрейн заказал у себя симпатичные синие сумки с черной неброской надписью «Белфаст» – их вручали гостям фирмы и особенно охотно тем, кто проводил с «Белфастом» успешные переговоры, когда «Белфаст» оказывался с выгодой. В таких случаях в сумки вкладывались дорогие коньячные наборы и коробочки с ювелирными изделиями.

– Вот в фирменной своей сумке и приготовишь передачку. Взамен получишь кассету с изображением своего дорогого Костика. Чтобы был спокойным и готовил очередные сто пятьдесят тысяч.

– Где… где состоится передача?

– Не гони лошадей, арбуз! – загромыхал голосом телефонный собеседник. – Это мы тебе сообщим… По спутниковой связи, через центральную аппаратную! – было слышно, как он усмехнулся, сплюнул в сторону от трубки. – Убедимся, что все в порядке, никто не засек наши дипломатические переговоры и сообщим. Понял?

– Да.

– Конец связи! Собирай деньги, арбуз, и жди вестей! Аривидерчи, Марчелло!

20 сентября, среда, 10 час. 00 мин.

Минут пять Белозерцев сидел неподвижно, с шумом втягивая в себя воздух, лицо его пошло нездоровыми пятнами, в височных выемках скопился пот, глаза ввалились. Белозерцев в считанные миги постарел, сгорбился.

В кабинет кто-то вошел, Белозерцев, не поднимая головы, вяло махнул рукой, отправляя вошедшего назад.

Дверь едва слышно закрылась. Белозерцев невольно застонал, сдавил пальцами виски, стараясь избавиться от обиды, боли, немощи – ну почему именно Костик, а? Почему украли именно его? Что, в Москве больше нет богатых людей, у которых имеются дети? Белозерцев удрученно покрутил головой… Что делать, что делать, что делать? Для начала надо было немедленно брать себя в руки – нужно, чтобы и голова была холодной, и сердце, и мозги хорошо работали, ему надо было принять правильное решение, не ошибиться, но взять себя в руки он пока не мог – не получалось.

Да и любой другой человек на его месте тоже не сумел бы быстро взять себя в руки… Ведь все-таки украли сына, родную кровь… Что делать, что делать?

Задавив в себе взрыд, Белозерцев, часто дыша, потянулся к листу бумаги, слепо ткнул в него ручкой, снова застонал, сквозь зубы втянул в себя воздух, собираясь с силами. Поставил на бумаге цифру «1». Подумав немного, написал против цифры фамилию: «Зверев».

Это был генерал из городского управления милиции, давний, еще с институтской поры, а позже – по походам в баню и пивные ларьки, приятель – постаревший, погрузневший и полысевший, Геннадий Зверев занимался новомодным милицейским делом, которым вчера в нашей жизни еще и не пахло – борьбой с организованной преступностью.

Начертив цифру «2», Белозерцев против нее поставил вторую фамилию. «Высторобец». Высторобец возглавлял службу безопасности «Белфаста», Сережа Агафонов был его подчиненным. Вполне возможно, это он сейчас и заходил в кабинет, но Белозерцев, не глядя, одним движением руки выпроводил его.

Был Высторобец когда-то лихим «погранцом», гонялся за китайскими контрабандистами на Памире, с банкой тушенки, удивляя альпинистов своей ловкостью и прытью, забирался на пик Ленина, воевал в Афганистане, умел складно сочинять песни и бренчать на гитаре, на спор попадал из пистолета в пуговицу – многое чего умел раньше Высторобец, но сейчас он растерял свой прошлый багаж, погрузнел… Но гнать Высторобца из «Белфаста» было еще рано.

Против цифры «3» Белозерцев написал фамилию «Флегонтов». Флегонтов был военным, Героем Советского Союза, командиром десантной бригады. Героя он получил в Афганистане – за освобождение группы наших геологов, угодивших в плен к душманам. Флегонтов – боевой полковник, с реальной силой под рукой – у него в бригаде есть и вертолеты, и танки, и бронетранспортеры, он может взять Белый дом, протаранить своими танками Кремль, да и не только Кремль, а и весь город, но вот сможет ли он освободить одного реального человека, ребенка, Белозерцев не знал. Тяжело вздохнув, Белозерцев помял пальцами виски, помассировал грудь – воздуха по-прежнему не хватало, яркий солнечный день, светящийся, звонкий, как пионерская песня, посерел, набух нездоровой чугунной тяжестью, мраком и тоской, – такой тоской, что от нее хоть криком кричи.