Пес, который порвал поводок

Маргарет всегда заставляла меня нервничать, так что, когда Стив забросил меня домой, я надела вельветовую голубую матроску от Лоры Эшли и кружевную блузку. На ногах были колготки и туфли без каблуков. Я знала, что Маргарет заставит меня почувствовать себя девчонкой, так что для этой роли и оделась.

В Кембридже попадаются дома, которые выглядят так, словно некогда были фермерскими. Несколько именно таких есть на Эйвон-Хилл, чуть-чуть к северу от бывших Редклифских общежитий, ныне домов Гарварда, — всего только в десяти минутах ходьбы от моего дома. В обычном городе соседство с Эйвон-Хилл было бы обычным. В Кембридже это почти Брэтл-стрит. Маргарет владела одним из этих фермерских домов, нежно-желтым, с окном-эркером и с белым крыльцом по одну сторону. Я знала, что она живет одна. Ее муж давно умер. Я позвонила и услышала собак, но, когда Маргарет открыла дверь, две ее золотистые тихо лежали на полу, не прыгая и не лая. Прежде я ни одной из них не видела. Они были красотки, с прелестными головками и светлыми сияющими шкурами.

— Холли, — сказала она, — я слышала, вы потеряли вашу малышку золотистую?

К закату своему Винни была двадцати двух дюймов в холке и весила шестьдесят пять фунтов — идеальный размер для суки золотистого ретривера. В ней ничего не было от «малышки».

— Да, — сказала я и переменила тему: — А эти молодые леди — новенькие, да?

— Кара и Мисси. Мисси тринадцать месяцев, а она получила две специализации. Вчера в Вустере Кара шла лучшей на ринге, и она это знает.

Хвастунья.

— Они прекрасно выглядят, — честно сказала я.

А вот Маргарет так не выглядела никогда. Она словно почти и не менялась все время, пока я ее знала: высокая, неуклюжая, с крупными костями и с кожей янки, как называют ее местные дерматологи, — бледной, с шелушащимися красными участками, поврежденными солнцем. Волосы она скорее всего уложила совсем недавно. Коричневатые, чуть отливающие бронзой, они были закручены во что-то вроде шиньона и крепко заколоты. Одета она была в то же, что и всегда, — кремовую блузку с завязками на шее и зелено-голубой твидовый костюм, вероятно предназначенный подчеркнуть ее странные зелено-голубые кошачьи глаза.

— Вы и сами хорошо выглядите, — находчиво добавила я.

Она меня поблагодарила и предложила чаю или кофе, от которых я отказалась. Стив взял с меня такое обещание. Мы расположились не в гостиной, а в небольшом кабинете с золотисто-желтым ковром, на котором не было заметно шерсти, с длинными занавесками в тон ковру, книжными шкафами, набитыми книгами о собаках и призами, с красным дубовым шведским бюро, двумя легкими креслами, тщательно обитыми ситцем с узором из листьев, и с развешанными по рискованно белым стенам лентами, трофеями и обрамленными фотографиями, сделанными на выставках. Комната выглядела приятно, но не роскошно, и все, что в ней было нового, — это некоторые новые ленты, призы и фотографии. Маргарет освободила собак и разрешила им последовать за нами, но, едва мы вошли в эту комнату, снова их уложила.

В интервью я решила не касаться темы послушания, но замены ей не нашла. Это меня не тревожило. Я знала — что-нибудь подвернется. Призы и ленты были решительно отовсюду, поэтому я попросила советов для путешествующих: как вы перевозите своих собак на выставку? с какими проблемами сталкиваетесь? Маргарет так привыкла давать интервью, что много стараться мне не пришлось, — разве что выслушивать ее да карябать на бумаге стенограмму. Я спросила ее насчет позывов к тошноте и лекарственных средств. Она сказала, что у нее никогда не бывало таких затруднений и что она не верит в допинг для собак. Рассказала о самолетах, авиалиниях и мотелях. Предмет этот она хорошо знала. Похоже, в прошлом году она выиграла на всех решающих выставках у нас и на некоторых в Канаде. В отличие от большинства участвующих в выставках, она ненавидела прицепы. На отдаленные выставки она летала, а потом арендовала автофургон. Она сама себя интервьюировала, и я была чуточку раздосадована, поняв, что ее монолог хорошо запишется.