Пес, который взломал дверь

Наговорившись с Лайзой, я позвонила Марсии Броди. Я очень надеялась, что ей не захочется беседовать о собаках. Но и Марсия была настроена на собачий лад. Она чувствовала себя виноватой, потому что колли — это рабочая собака, и Марсия боялась, что ее Раскэл становится невротиком из-за того, что лишен своего истинного предназначения. Не считаю ли я, что для него стоит раздобыть пару овец, которых он мог бы пасти? Да, и к тому же она могла бы использовать их шерсть. Кстати, о шерсти — что мне связать? Шарф? Использовать только шерсть маламута или смешать ее с овечьей?

— Только шерсть маламута, пожалуйста, — ответила я.

Идея смешанной шерсти вызвала во мне отвращение. Скорее всего оттого, что несла в себе идею скрещивания маламута и овцы, и это само по себе было ужасно; вы только представьте, что получится: сильное и тупое чудовище, в чьих смешанных генах закреплен конфликт хищника и жертвы, обреченное вцепиться в глотку самому себе.

— Если, конечно, вы не возражаете…

— Нет-нет. Мне все равно. Вам решать. Не хотите ли взглянуть на готовые изделия? Недавно я закончила небольшой гобелен из шерсти акиты, но за ним должны прийти сегодня вечером, так что если желаете взглянуть на него, то заходите в течение дня.

Большой розовато-лиловый дом Броли в голландском колониальном стиле стоял прямо напротив парка. На застекленной террасе, занимавшей одну из сторон дома, размещалась мастерская Марсии. В углу стоял ткацкий станок размером с кабинетный рояль, и, за исключением двух стульев, на которых мы сидели, и рабочего стола Марсии, разделяющего нас, основным содержимым мастерской были натуральные волокна. Под ногами у нас лежал грубой вязки пестрый шерстяной ковер. Тканые шторы ручной работы надежно защищали от солнечных лучей. По стенам в безупречном порядке были развешены разные катушки, шпульки и клубки пряжи и ниток, все они были натуральных тонов — коричневого, серого, белого с желтоватого, но среди них можно было заметить и несколько лиловато-розовых, вишневых и серо-зеленых клубков.

Привыкнув к кембриджским стандартам, я редко замечаю отсутствие макияжа — если вас застукают с макияжем в наших краях, то немедленно сошлют на выселки за город, — но бесцветные ресницы Марсии Броли бросались в глаза сильней всякой косметики, а ее сгоревшее на солнце лицо подчеркивали по-скандинавски светлые волосы.

Марсия аккуратно упаковала гобелен из шерсти акиты в бумагу и теперь решила продемонстрировать мне длинный и широкий шарф, связанный из шести или восьми различных оттенков коричневого.

— Как вам такой шарфик? Другого цвета, конечно. Разве что если его покрасить. Но вы против красителей, так ведь? Вам, наверное, нужен шарф из натуральных материалов.

— Думаю, натуральный ему больше понравится, — сказала я, вытащив из сумки туго набитый полиэтиленовый пакетик и протянув его Марсии. — Пока только это. У обеих моих собак белый подшерсток. У Кими он только чуть-чуть рыжеватый. Но как только у них станет линять покровная шерсть, у нас появятся разнообразные оттенки, и темные, и светлые, разные…

— Конечно, появятся.

Она развязала ленточку на пакете и с нетерпением ребенка принялась пропускать шерсть между пальцев.

— Знаете, в вязании я полнейший профан, — сказала я. — Как вы думаете, из этой шерсти может что-нибудь получиться?

— Конечно, может.

Я была совершенно счастлива, что моя шерсть — вернее, шерсть Рауди и Кими — прошла отборочную комиссию. Мы обсудили размер шарфа и его фасон, а также договорились об оплате, которая была вполне умеренной, особенно если иметь в виду, что сырье поступало самое что ни на есть натуральное, прямо от собак.

Решив, что краткий очерк о мастерице, которая творит чудеса из шерсти ваших линяющих питомцев, придется по вкусу редакторам «Собачьей жизни», я спросила Марсию, не согласится ли она на интервью. Несмотря на то что «Собачья жизнь» — это далеко не «Нью-Йоркер», Марсия была польщена моим предложением. Большая разница заключается в том, что в «Нью-Йоркере» предпочитают читать о людях, в то время как читатель «Собачьей жизни» интересуется преимущественно собаками. Как вы догадываетесь, мне лишь оставалось надеяться, что Раскэл, ее колли, окажется представительным и фотогеничным псом. Пока меня с ним еще не познакомили. Я спросила, где он.

— Он с Зиком, — ответила Марсия, подойдя к окну и отодвинув одну из штор. — С моим сыном. Возможно, они уже вернулись. Ага, вот и Раскэл!

— Ваш двор огорожен?

В Ньютоне действует суровый закон, запрещающий спускать собак с поводка. Я предположила, что собака на поводке. Марсия оставила мой вопрос без ответа, и тогда я добавила:

— Мне нравится Кембридж, но у нас там такие маленькие дворы. Когда я вижу, как много места у других людей, я всегда чувствую себя ужасно виноватой перед своими собаками.

— Да. Мы до того тоже жили в Кембридже.

На языке жителей Ньютона это высказывание значит «до новой эры», то есть до рождения ребенка.

— Мы переехали сюда из-за школы. Как, впрочем, и все в округе.

Ее слова были похожи на оправдание.