Песенный мастер

— Так было раньше, — сказал учитель на это. — Теперь же ты обучишься Владению Собой. Когда ты плачешь, твои песни теряются понапрасну. Ты их сжигаешь. Ты их топишь.

— Песни? — не понял Анссет.

— Ты как бы маленький горшочек, наполненный песнями, — объяснил учитель. — Когда же ты плачешь, горшочек трескается, и все песни по-глупому выливаются. Самообладание означает держать свои песни в горшочке и выпускать их наружу по одной за раз.

Горшочки Анссету были знакомы. В горшочках приносили кушать. Он подумал о песнях как о еде, хотя и знал, что те были музыкой.

— Ты знаешь какие-нибудь песни? — спросил учитель.

Анссет отрицательно покачал головой.

— Ни одной? Совсем ни одной песенки?

Анссет уставился в пол.

— Песни, Анссет. Не слова. Всего лишь песенки, где нет слов, но ты их поешь, ну хотя бы вот так… — И учитель пропел короткую мелодическую последовательность, которая заговорила с Анссетом и сказала ему: «Доверяй, доверяй, доверяй».

Анссет улыбнулся и пропел учителю ту же мелодию. На какое-то мгновение тот улыбнулся, затем поглядел уже изумленно и погладил Анссета по голове. В этом жесте была доброта. И тогда мальчик пропел учителю песню любви. Не слова, потому что его память еще не улавливала слов. Он пропел мелодию, как пела ее Ррук, и учитель… расплакался. Это был первый урок Анссета в первый же его день пребывания в Певческом Доме, и впервые учитель заплакал. Уже гораздо позднее мальчик понял, что это означало: учитель утратил Самообладание, что заставило его стыдиться несколько недель, до тех пор, пока с даром Анссета не разобрались получше. Тогда же мальчик знал лишь то, что он пропел любовь; это он понимал.

3

— Ты ни в чем не виноват, Кулл. — В голосе Эссте звучала нежность, жалость и прощение. — Ты хороший учитель, поэтому мы и доверяем тебе новичков.

— Я знаю, ответил тот. — Но, Эссте…

— Ты плакал несколько минут. Несколько минут, пока вновь не обрел Самообладание. Может ты заболел?

— Нет, я здоров.

— Может ты несчастен?

— Все было хорошо, но только до того… до того. Мать Эссте, я плакал не от жалости. Я плакал от…

— Отчего же?

— От радости!

В гудении Эссте было непонимание и раздраженность.

— Ребенок, Эссте, всего лишь дитя.

— Анссет? Этот блондин, да?

— Да. Я спел ему доверие, и он тут же пропел его мне.

— Он всего лишь проявил способности, а ты утратил перед ним самообладание.

— Ты нетерпелива.

Эссте виновато склонила голову.

— Это так.

Вся ее поза говорила о том, что ей стыдно. Один лишь голос выдавал, что ей все так же не терпится, и вот откуда эта небольшая вина. Она не могла лгать учителю.

— Послушай меня, — настаивал Кулл.

— Я слушаю, умело скрывая вздох, — отвечала Эссте.

— Анссет пропел мне доверие, нотка за ноткой, без малейшей ошибки. Он пел почти минуту, а ведь это непросто. И он не пропел одну только мелодию. Он спел и гармонию, и нюансы. Он спел все те эмоции и чувства, которые вкладывал и я, если не считать того, что у него все это прозвучало гораздо сильнее. Это было так, как будто поешь в длинном зале, и отраженный звук возвращается к тебе громче, чем ты сам спел его.

— А ты не преувеличиваешь? — хмыкнула Эссте.

— Я был поражен. Но вместе с тем и восхищен. Потому что знаю: в наших руках истинное сокровище. Ребенок, который может стать Певчей Птицей…

— Спокойнее, спокойнее, — остудил его пыл свист губ Эссте.

— Я понимаю, что решать не мне, но ты не слыхала его ответа. А ведь это его первый день, первый урок… Только все это ничто по сравнению с тем, что произошло потом. Эссте, он пропел мне любовь. А ведь он услышал ее от Ррук только вчера. Но он пропел ее всю…

— Слова?

— Ему всего лишь три года. Он пропел мелодию и любовь. И, Эссте, Мать Эссте, еще никто не пел мне любовь так! Без всяческого Самообладания, совершенно открыто, открывая всего себя… и я не смог сдержаться. Не смог, Эссте, а ведь до сих пор самообладание никогда не подводило меня.

Эссте выслушала песню Кулла, и было ясно, что учитель не лгал, чтобы защитить себя. Ребенок был уникален, в нем имелась сила. И тогда Эссте решила встретиться с ним.

После их встречи, коротенькой беседы за завтраком в Трапезной, она решила, что станет учить это дитя сама. Что же касается Кулла, последствия утраты им Самообладания были для него гораздо легче, чем для кого-либо другого; через несколько недель он вновь начал учить новеньких. Эссте же сама сообщала ему о каждом шаге по обучению Анссета. Именно она сказала слова, после которых никто уже не мог бы критиковать Кулла: «С таким ребенком любой учитель утратил бы собственное Самообладание».

Теперь в походке Эссте появилась танцевальная легкость, а в голосе теплота, и каждому учителю и мастеру, даже Песенному Мастеру в Высоком Зале стало ясно, что в Эссте возродилась прежняя надежда и, возможно, пусть даже она сама боялась верить в это, ее жизненная цель приблизилась к ней. «Что, Певчая Птица для Майкела?» — спросил у нее однажды другой Песенный Мастер, хотя из самой мелодии вопроса было ясно, что если ей не хочется, то можно и не отвечать.