Пещера Лейхтвейса. Том третий

Любуясь, смотрела Аделина на утреннюю свежую панораму, расстилавшуюся перед ней. В темной зелени лежали на берегу скалы и виноградники. Молодой день приподнял над ними вуаль ночи, точно в последний раз хотел показать их красоту приговоренной к смерти.

Лейхтвейс повернул направо, и они вошли в лес. Это был осенний лес, и как прекрасно, как дивно хорошо было его пробуждение. Таинственно шумели листья, птицы, оставшиеся верными лесу и не улетевшие со своими подругами в теплые страны, перелетали с ветки на ветку. Во мху копошились и ползали черви, а из-за кустов изредка глядели кроткие глаза косули.

Никогда еще Аделина не чувствовала так сильно красоту природы, как в это утро, утро ее смерти. Казалось, что каждый куст, каждое дерево говорило с ней, точно она понимала говор птиц, и журчание ручейка было родным и близким. Природа точно хотела безраздельно завладеть ею, принять прекрасную женщину в свои материнские объятия и крепко держать ее в холодной земле.

Лейхтвейс остановился.

Аделина вздрогнула. Она знала, что они пришли к месту, где должен был совершиться приговор. Это была тихая поляна в лесу, окруженная красными буками и тополями. Деревья простирали свои, убранные красным и желтым, руки так далеко, что, касаясь и сплетаясь друг с другом, они образовали густую зеленую крышу над открытой поляной. Лейхтвейс выбрал огромный роскошный бук с глубоко вросшими в землю корнями. Зигрист и Рорбек подвели несчастную к стволу и велели ей прислониться к нему. Лейхтвейс в это время что-то говорил Резике и Бенсбергу. Эти последние вынули свои охотничьи ножи и стали копать могилу.

Содрогнувшись, Аделина закрыла глаза. Она знала, что означала работа разбойников. Это для нее они рыли могилу, приготовляли последнее место упокоения.

Лейхтвейс кивнул головой, и все отошли. Только Бруно остался подле приговоренной. В эту минуту он не был разбойником, он снова был служителем Бога и кротким напутствием хотел тронуть сердце несчастной. Он спросил ее, не хочет ли она молиться, готова ли она примириться с Богом, прежде чем предстать пред ним.

Аделина покачала головой.

— Я так давно не молилась, — сказала она твердым голосом, — что Господу показалось бы насмешкой, если бы теперь, в минуту отчаяния, я б обратилась к нему. Нет, молитва хороша для слабых. Я не молюсь. Я жду конца.

Бруно пожал плечами и молча отошел.

Лейхтвейс остановился в десяти шагах от Аделины, опершись на свою двустволку. Он был мертвенно-бледен, и его товарищи испугались, увидя, как безумно сверкали глаза на этом бледном лице.

— Что ты медлишь, Генрих Антон Лейхтвейс? — воскликнула Аделина. — Ты обещал мне скорую смерть. Так не будь же лгуном и исполни свое обещание.

— Ты покончила все счеты с жизнью? — спросил разбойник глухим голосом.

— Покончила счеты? Да, я покончила со всем земным. Исполняй же свой долг.

— Обнажи свою грудь, — приказал Лейхтвейс.

Аделина вздрогнула. Мысль перед столькими мужчинами обнажить себя вызвала краску на ее лице.

— Это необходимо? — спросила она.

— Так будет лучше. Пуля не встретит сопротивление.

Тотчас же сорвала с себя Аделина легкую одежду, которая, упав с плеч, обнажила ее прекрасную, белоснежную грудь. По разбойники не глядели в эту минуту на красоту женщины. Они стояли, опустив головы, и серьезность минуты отражалась на их бородатых лицах.

— Разними руки, — крикнул Лейхтвейс, — я не буду тебя долго мучить. Да будет милостив к тебе Господь, Аделина Барберини. — Лейхтвейс быстро поднял свою двустволку, приложился щекой к дулу ружья и прицелился в левую грудь приговоренной, в цветущую грудь, где было сердце Аделины.

— Эта кровь, — воскликнул Лейхтвейс, — не падет на мою голову, милосердный Отец мой Небесный! Я выполняю поручение другого, который много выстрадал от этой женщины и которому я обязан глубокой благодарностью.

В это мгновение сквозь осеннюю листву ярко заблестело солнце над местом казни. Солнце упало на эту группу людей, словно хотело в последний раз поцеловать лицо Аделины.

— Скорей! — крикнула демоническая женщина. — Кончай скорей, Лейхтвейс. Говорят, что ты лучший стрелок на Рейне. Докажи это.

Но ружье дрожало в руках разбойника, всегда до тех пор уверенно выпускавшее смертельную пулю.

— Все кружится перед моими глазами! — воскликнул разбойник. — О, Боже, никогда еще не дрожала моя рука. И теперь, когда я могу ускорить страдания этой несчастной, я точно в первый раз в жизни держу ружье.

Горькая улыбка пробежала по губам Аделины.

— Ты чувствуешь, что принужден убить «несчастную», — сказала она. — Будь силен, Генрих Антон Лейхтвейс, думай, что в эту минуту ты истребляешь дикого, хищного зверя, потому что ведь я, как говорил Андреас Зонненкамп, была такова.

— Да будет же так! — крикнул Лейхтвейс, делая несколько шагов вперед. — Господь да будет милостив к тебе, несчастная…

Два выстрела раздались один за другим.