Пещера Лейхтвейса. Том второй

Гаральд выписал для своей невесты великолепный наряд; он хотел, чтобы в этот день она была окружена всем блеском богатства, которым он располагал. Но Лукреция не захотела нарядиться в дорогие наряды. Она оделась так, как одевались все девушки Боркума, идя под венец; с молитвенником в руках шла она в церковь, с опущенными глазами, рядом с человеком, доверившим ей свою судьбу. Лукреция долго колебалась, прежде чем приняла предложение рыбака; Гаральд откровенно сознался, что не ждет от нее такой любви, какую молодая девушка приносит избраннику своего сердца; вообще он не может ожидать от нее пламенности и беззаветности, потому что ее сердце, как она сама призналась ему, осталось там, в графском замке, где она родила ребенка.

— Я любила молодого графа Шенейха, — говорила она рыбаку еще задолго до свадьбы с ним, — как только человек может любить один раз в жизни. Тем не менее я стану твоей женой, убедившись, какой ты хороший человек. А я обязана заботиться о моем ребенке. Поклянись, Гаральд, что ты будешь добрым отцом моему бедному ребенку даже тогда, когда меня не будет на свете.

— Клянусь! — ответил Гаральд Кнут без малейшего колебания, и, когда он пожал своей жесткой мозолистой рукой ее нежную ручку, она поняла, почувствовала, что клятва этого человека тверда, как скала.

Старый пастор, вообразивший, что остался победителем в борьбе с суеверием жителей, в следующее же воскресенье понял свое заблуждение. Церковь была пуста: ни одна душа не явилась к венчанию, прихожане будто хотели своим отсутствием дать пастору немое доказательство несогласия с его образом действий. Все же они не могли устоять, чтобы не выйти на порог своих дверей в то время, когда Гаральд Кнут шел мимо их домов со своей невестой. Любопытные, недоброжелательные и почти злобные взгляды сопровождали жениха и невесту на всем пути их следования. Никогда Лукреция не была так хороша, как в эту минуту: в скромном наряде, с легким румянцем, выступившем на ее бледном лице в ожидании торжественного акта бракосочетания. Стиснув зубы, выслушивал Гаральд злобные слова, раздававшиеся за его спиной; он с трудом сдерживал себя при выражениях «чертовка», «сирена», «ведьма», «греховное дитя» и других эпитетов, звеневших в его ушах, но крепился, владел своей кипучей натурой, не желая поддаваться гневу и согрешить в этот день. Пастор в трогательных выражениях поздравил новобрачных. Он говорил о том, чем было полно его сердце; учил молодых, что высшая обязанность человека прощать обиды и подставлять правую щеку, получив удар по левой.

— Кто подвергался большим обидам и презрению, нежели наш Спаситель? А между тем он не гневался на своих врагов; всегда на его устах были слова любви и прощения — так же и вы, вступая в брак, должны задаться целью превратить ненависть в любовь, и, поверьте, это принесет вам много хорошего.

Венчание окончилось после полудня. Так как время было осеннее, то вскоре наступила глубокая темнота. В трактире царило особенное оживление, и хозяин его никогда не торговал так хорошо, как в это воскресенье. Не только мужчины Боркума, но — чего никогда прежде не случалось — и женщины появились в корчме; снова и снова наполнялись пустые стаканы, и скоро лица у всех раскраснелись, а глаза неестественно заблестели. Главной темой разговоров всего общества был Гаральд Кнут и его жена. Все горячее становились речи, подливавшие масла в огонь, подстрекая честных и добродушных островитян на скверное и противозаконное дело.

— Мы не должны терпеть на нашем острове чертовых дел! — кричал длинный рыжеволосый парень, принадлежавший к врагам Гаральда Кнута с тех пор, как тот однажды за его бесстыдство наградил его крепким кулаком. — Пусть священник думает, что хочет, — мы лучше знаем: Бледная женщина появилась из Друидовой пещеры, а кто является оттуда, тот слуга дьявола.

— Дырявый прав, — вскричали женщины (рыжеволосого парня прозвали Дырявым, потому что его сети отличались самым большим количеством крупных дыр; он был так ленив, что никак не мог найти время починить их).

— Конечно, прав, когда говорит, что из Друидовой пещеры не может выйти ничего, кроме нечисти.

— Мы не должны были допускать этого, — закричал другой молодец, — мы не подчиненные Гаральда Кнута, мы должны заставить его оттолкнуть русалку, хотя он и венчался с ней сегодня в нашей церкви!

— Мне этот Кнут уже давно стоит поперек горла! — орал Дырявый среди оглушительного шума, царившего в корчме. — Откуда у него такое богатство? Откуда у него столько денег? Почему мы не так богаты, как он? Потому что мы не продавали своей души черту, вот в чем разница.

— Верно, верно — Дырявый прав!

— И почему, — орал рыжий во все горло, зная, что теперь он выкинет свой главный козырь, — почему, спрашиваю я, Гаральд Кнут и его люди вернулись из последнего шторма целыми и невредимыми, тогда как остальные погибли? Чисто ли тут было дело, как думаете вы? Не есть ли это для нас явное доказательство, что Кнут вошел в долю с нечистым, чтоб он всегда стоял за него?