Пещера невольницы-колдуньи

«Быть может, если бы вместо той коварной я повстречал бы тебя, о умнейшая, я никогда не бродил бы в печали… Ибо назвать такую женщину своей — это куда большее счастье, чем даже сотня мешков, полных золотом…»

О как быстро иногда приходит к человеку прозрение!.. Но как же медленно умирает печаль…

И Али-Баба решил, что все силы, сколько бы их ни было у него, он отдаст этой девушке. Отдаст, дабы назвать ее своей — если можно, то женой, если нельзя, то хотя бы любимой. И пусть для этого придется разгадать добрую сотню загадок — он готов это сделать, если сие необходимо прекрасной Суфие.

Суфия же продолжала:

— Осознание того, что моя жизнь воистину бесценный дар, чтобы расставаться с ней только из-за утраты презренного червя, было столь острым, что я пожелала поделиться этим с подругой по несчастью. О да, я знала, что мужчины часто неверны, что они ищут любовниц и бросают некогда любимых… Но, Аллах всесильный, я и представить себе не могла, что в одном лишь нашем городе найдется почти четыре десятка брошенных, преданных женщин… И что им, так же как и мне не так давно, понадобится участие и утешение… Понадобится куда больше, чем мертвое золото или холодные камни…

— О Аллах милосердный… Четыре десятка…

— Да, юный Али-Баба, вот только вчера к нам присоединилась красавица Зульфия. Она стала тридцать девятой женщиной, которую бросил муж. Уже одно это само по себе не может не путать…

— Я согласен с тобой, о Суфия. Но мне кажется, что город наш столь велик, что твои сестры — это еще не все осиротевшие и преданные любимые.

— Быть может, и так… Но беспокоит меня еще и то, что мы все так необыкновенно похожи…

— Да, прекраснейшая, меня это тоже озадачило. Но, быть может, дело здесь в том, что у ваших мужей просто были похожие вкусы?

— Должно быть, так оно и было. Но тогда я предполагаю, что и разлучницы эти были похожи на нас…

Мысль, пришедшая в голову Али-Бабы, была столь страшна, что он не мог промолчать:

— Или это была одна и та же женщина…

— О Аллах, да, или одна и та же… Но как быть с еще одной загадкой? Тех, о ком говорили наши презренные мужчины, зовут по-разному?

— Так вам известны и имена ваших соперниц?

— Более того, добрый Али-Баба, мой глупый муж даже возмечтал, чтобы мы с ней стали подругами! Он готов был привести ее к моему порогу прямо в день расставания…

— Увы, мудрая Суфия, мужчины (а я знаю, о чем говорю, ибо я говорю и о себе) иногда склонны вкладывать в головы других собственные мысли, а в сердца других — собственные желания…

— Особенно желания глупые…

— Но как же зовут ваших соперниц? Прости мне этот вопрос, я понимаю, что вновь тревожу рану, о которой вы хотели бы забыть…

— И имена эти тоже меня тревожат… Ибо ту, к которой сбежал мой муж, звали Лю Ли, презренную, которую предпочел муж Зульфии, — Лейла, змею, которая приворожила мужа Асии, — Лайли…

— А мою коварную возлюбленную звали Лайлой…

— О да. И эти совпадения не могут не навести меня на мысль, что это все — суть части имени одной женщины. Столь же коварной, сколь и жадной.

Голова Али-Бабы закружилась. Ему стало дурно от одной лишь мысли, что его прекрасная, отдававшаяся ему с такой страстью и пылом, могла дарить всю себя и еще кому-то… И, о Аллах, не просто кому-то, а многим… десяткам мужчин…

Должно быть, юноша побледнел, ибо Суфия внезапно прекратила свои размышления вслух и потрясла Али-Бабу за плечо.

— Что с тобой, юноша?

— Я вспомнил свою коварную Лайлу… И чувство гадливости от одной мысли о том, что она могла быть мне неверна, едва не убило меня…

Суфия лишь сочувственно кивнула.

Все происходящее и ей самой казалось и странным, и непонятным, и одновременно отвратительным, не присущим природе человеческой. Девушки, сидевшие рядом, все так же молчали. Казалось, что само их присутствие здесь и сейчас врачует их душевные раны куда лучше сотни лекарей.

Почти так же — исцеленным, избавившимся от наваждения своей больной любви, — почувствовал себя и Али-Баба. Да, загадка его капризной Лайлы вновь стояла перед ним. Но теперь он уже не мечтал о том миге, когда она возвратится к нему… Не мечтал о том, что вновь обнимет ее тонкий стан, насладится запахом ее волос, лаской рук, негой тела… Более того, стоило лишь Али-Бабе подумать об этом, как отвращение едва не убило его… Он внезапно услышал запах сточных канав, смрад старого мяса, которым торговцы на базаре кормили бродячих псов. Большого душевного усилия стоило юноше вновь стать прежним, прийти в себя и попробовать мыслить здраво.

— Так, прекраснейшая, ты говоришь, что возжаждала мести? Кому же ты хотела мстить?

— Сначала я хотела отомстить своему глупому мужу, который богатству и преданности предпочел страсть и жадность… — Суфия говорила медленно, вновь и вновь обдумывая свои желания. — Но чем больше я думала об этом, тем меньше мне хотелось трогать его хоть пальцем — ибо сама мысль о нем мне была отвратительна так же, как прикосновение к мертвечине…

— Так, значит, теперь ты хочешь отомстить этой коварной соблазнительнице с десятками имен?