Пещера Рыжего монаха

— Все в воле господа, до сих пор миловал. Простужался, это бывало. У меня на этот случай лекарства кой-какие есть. — Он повел рукой в сторону развешенных трав. — Есть от простуды, от ревматизма. Вот по-абхазски ахурбгиц — раны заживляет; аджаква — от малярии. То, что тебе пить давал, — ашхардац — целебный корень, от всякой немощи полезен, силы восстанавливает, вроде женьшеня. Абхазские пастухи его очень жалуют.

— Откуда вы все это знаете?

— Поживи здесь с мое, и ты узнаешь. — С довольным видом он продолжал: — А что касается воды, то у меня и водопровод есть. — Он взял кружку и, подойдя к боковой стенке очага, повернул какое-то устройство. Потом показал Феде кружку: из нее шел пар. — Хочешь, идет горячая вода, хочешь — холодная.

Огонь затухнет, а вода еще целый день горячей будет — камень долго тепло держит.

— Вы изобретатель, оказывается! Только, живя здесь, никому пользы не принесете, — вырвалось у Феди.

— Достаточно того, что зла людям не несу.

— А как же без людей жить? Ведь скучно одному.

— Тому не скучно, кто богу жизнь посвятил, — несколько сурово отозвался Иона. — Наедине с богом да природой, не ведая тревог, куда лучше. Впрочем, неверующий ты — все равно не поймешь.

Он присел у очага и, прищурившись, стал смотреть на пламя. Его худое лицо с узким носом и запавшими глазницами резко очерчивалось в свете огня.

«Что же заставило его отдалиться от людей?» — подумал Федя. Словно отвечая его мыслям, Иона заговорил:

— Люди злы, неразумны, суеверие в них говорит. Другой в бога не верит, а черной кошки боится. Меня увидят — бегут прочь. Именем моим детей пугают. А того не знают, что я не то, что человека — ни одной божьей твари в жизни не обидел. — Лицо и голос отшельника были печальны.

— Вы в монастыре прежде жили? — спросил Федя.

— Да, жил я в обители, но вспоминаю то время как дурной сон.

— А почему?

— Двумя словами на это не ответишь, соколик.

— А вы расскажите, все как было. Я очень монастырской жизнью интересуюсь, у меня даже друг в обители есть.

— Вон как! Ну, если охота, слушай, будем коротать время. Начну с того, что лет до тридцати вел я жизнь суетную. От родителей покойных осталось мне именьице, так что нужды знать не привелось, а поэтому и к труду большой склонности не испытывал. Благ и удовольствий не чурался. Единственное, к чему я охоту имел, — это странствовать по родной земле. Но путешествовал не как паломник — с батожком да с котомкой, а с удобствами — в поездах, на пароходах. В этих странствиях посетил немало земель, отмеченных русской историей. Побывал и в местах, дорогих сердцу каждого верующего: на Соловках, в Киевской и Псково-Печерской лаврах, на уральском озере Тургояк, чьи берега заселены божьими людьми. Но даже там не испытал священного трепета. И вот в одно достопамятное утро пароход, на котором я плыл вдоль берегов Кавказа, встал напротив Святой горы. И так-то хорошо мне здесь показалось!

Не успели остановиться, как подплыли на ботиках монахи, повезли желающих обитель смотреть. Ходил я по монастырским владениям и всем любовался. Братья все в черных одеяниях, ласковые, приветливые. Сами землю возделывают, заморские растения выращивают, рыбу ловят. А край богатый: кукурузой, виноградом, всякими фруктами и овощами преизобилен.

По возвращении домой увлекся я сочинениями графа Льва Толстого. Тогда многие под влиянием его учения жили. Задумался и я над своей праздной грешной жизнью.

А тут война с Японией и народные волнения. Рабочие на хозяев работать отказываются, крестьяне барские имения разоряют. В мыслях у меня сумбур наступил. Я вроде бы за бедных, а бороться за них толстовское учение не позволяет. С угнетателями тоже не по пути, хоть и сам я помещик. Одно ясно: прежний образ жизни вести не могу.

Помог сделать выбор несчастный случай. Случилось это еще до войны. По соседству сгорела деревня. Тут меня и осенило: продам, думаю, имение, отдам деньги погорельцам, а сам уйду в монастырь. И не в какой-нибудь, а в Новосветский.

Написал о своем решении тамошнему игумену. Тогда настоятелем обители был отец Илиодор. Ответ пришел незамедлительно. — Иона усмехнулся. — Озадачил он меня. Предписывалось выезжать, но в качестве условия предлагал игумен по продаже имения деньги внести в казну монастыря. Истинная добродетель, дескать, в славе не нуждается: монастырский совет сам найдет случай сделать добро на мою лепту. Огорчило это меня, но смирился. Продал имение и, не мешкая, отбыл в Новый Свет.

Встретили меня хорошо. Игумен перед пострижением долго и ласково со мной беседовал. Так и началась жизнь в обители, так и стал я Ионой, а не Михаилом…

Монах замолк. За стеной пещеры еще слышнее стали вздохи ветра. Дрова прогорели и лишь в середине дышали золотистым жаром. Иона пересел к очагу, разворошил угли и забылся, глядя на разгорающееся пламя.

— Вы не все рассказали, — напомнил Федя. Иона поднял голову.