Пещеры древних. (THE CAVE OF THE ANCIENTS)

В тибетской школе ученики сидят скрестив ноги на полу или чаще на подушках высотой около десяти сантиметров. Перед ними находятся столы высотой примерно от тридцати до сорока пяти сантиметров в зависимости от роста ученика. Учитель внезапно с силой надавил рукой на мой затылок и прижал мою голову к столу, на котором лежала грифельная доска и несколько книг. Придав мне подходящее положение, он занялся мной всерьез. Я извивался просто по привычке, не из-за боли, потому что вопреки самым серьезным стараниям, он не достигал цели. Мы были закаленными школьниками, почти буквально «выдубленными, как кожа», а подобные ситуации были для нас обычным явлением. Кто-то из шести или семи мальчиков справа от меня потихоньку захихикал, учитель отбросил меня, как будто я вдруг раскалился докрасна, и как тигр набросился на другого мальчика. Я был достаточно осторожен, чтобы не подавать никаких признаков радости, когда увидел облако пыли, поднимающееся над несколькими мальчиками в ряду! Справа раздавались разнообразные возгласы, выражавшие боль, страх и ужас, поскольку учитель начал наносить удары без разбора, не пытаясь найти виновного. Наконец, задыхаясь и, несомненно, почувствовав себя немного лучше, он прекратил экзекуцию.

— Ха! — он дышал с трудом. — Это научит вас, маленькие бестии, обращать внимание на мои слова. Теперь, Лобсанг Рампа, встань снова и убедись, что твое произношение стало безупречным.

Я опять начал все сначала, а когда я думал о деле, я действительно мог делать его достаточно хорошо. На этот раз я думал, все время думал, так что больше не было нежелательных эмоций и безжалостных ударов учителя.

В течение всего занятия, длившегося пять часов, учитель гордо расхаживал по классу и очень внимательно следил за нами. Без особого повода он мог схватить и отхлестать какого-нибудь неудачника, решившего, что за ним не наблюдают. В Тибете наш день начинается в полночь, с начала Службы. Службы повторяются, конечно, через регулярные интервалы времени. Затем мы выполняем подсобную работу, чтобы сохранить смиренность, чтобы не смотреть «сверху вниз» на обслуживающий персонал. Затем наступает период отдыха, после которого мы направляемся в классы. Конечно, мы занимаемся больше пяти часов, но именно это послеобеденное занятие длится пять часов, и в течение всего этого времени учителя действительно заставляют нас старательно учиться.

Время тянулось медленно; казалось, что мы находимся в классе уже несколько дней, что тени предметов еле двигаются и солнце над головой пригвождено к одной точке. Мы вздыхали от раздражения и скуки, мы желали, чтобы явился один из Богов и убрал этого придирчивого учителя из нашей среды, потому что он был хуже всех, забыв, по-видимому, что когда-то — о, как давно! — также был молод. Наконец зазвучали раковины, и высоко над нами, на крыше, раздался голос трубы, отражаясь отголосками от деревни и возвращаясь эхом от Поталы. Учитель сказал со вздохом:

— Ну, боюсь, что должен сейчас отпустить вас, мальчики, но поверьте мне, когда я увижу вас снова, то постараюсь убедиться, что вы чему-то научились.

Он сделал знак в сторону двери. Мальчики в ближайшем ряду вскочили и бросились к ней. Я тоже почти дошел до двери, когда он вернул меня.

— Ты, Тьюзди Лобсанг Рампа, — сказал он, — уходи к своему учителю и учись, но, если, вернувшись сюда, ты будешь рассказывать моим ученикам, что обучаешься гипнозу и другим методам, я посмотрю, не вышвырнуть ли тебя отсюда.

Он дал мне затрещину и продолжал:

— Сейчас убирайся с моих глаз, я терпеть не могу твоего присутствия здесь: кое-кто жалуется, что ты усваиваешь больше, чем мои ученики.

Как только он отпустил мой воротник, я помчался к двери и даже не потрудился закрыть ее за собой. Он громко заорал что-то, но я уже слишком разогнался, и мне было не до возвращения.

Снаружи, за пределами слышимости учителя, конечно, меня ожидали несколько мальчиков.

— Мы должны что-то сделать с ним, — сказал один из них.

— Да! — сказал другой, — кто-то действительно физически пострадает, если он будет так необуздан, как сегодня.

— Ты, Лобсанг, — сказал третий, — всегда хвастаешься своим Учителем и Наставником, почему бы тебе не рассказать ему, как с нами обращаются?

Я подумал, и идея показалась мне приемлемой. Конечно, мы должны учиться, но не было оправдания подобной жестокости нашего обучения. Чем больше я думал, тем лучше казалась эта идея; я пойду к моему Наставнику и расскажу ему, как с нами обращаются, и он явится и наложит заклятия на этого учителя, и превратит его в жабу или во что-нибудь подобное.

— Да! — воскликнул я. — Я пойду сейчас.

Сказав это, я убежал.

Я мчался по хорошо знакомым коридорам, поднимаясь все выше и выше, пока почти не достиг крыши. Наконец я повернул в коридор лам и обнаружил, что мой Наставник уже сидит в своей комнате с открытой дверью. Он предложил мне войти и сказал:

— В чем дело, Лобсанг? Ты возбужден. Тебя сделали Настоятелем или случилось что-то другое в этом роде?

Я довольно уныло посмотрел на него и сказал: