Пешки Хаоса

Дафан видел, что люди, подвергшиеся метаморфозу, стали снова изменяться, терять те последние остатки целостности, что еще уцелели в них. Эта смерть не была быстрой, ибо варп-шторм играл с временем, и это была жестокая игра. Шторм, который был Сатораэлем, поглощал их и переваривал, питаясь своими новыми жертвами, так же, как питался он более обычными смертями, проложившими ему путь к звездам.

Дафан не знал, можно ли остановить это, но понимал, что должен по крайней мере попытаться. Он не обязан был прощать своего врага — Империум Человечества, но он должен сражаться с ним как человек, а не как тварь из варпа, для которой мысль была роскошью, а ненасытная алчность — всем.

«Я — единственный разум в этом шторме», подумал Дафан. «Я не отдал свое сознание Сатораэлю, и не позволил демону украсть его у меня, хоть оно и было тусклым, и не могло так гореть. Я — единственный разум здесь, и мне нужно лишь проявить свое сознание, чтобы захватить контроль над тем, что у этого шторма вместо тела».

Увы, это было нелегко.

Дафан напряг всю свою силу воли и обнаружил, что действительно может влиять на шторм — но он был всего лишь человеком, а варп-шторм был больше не только одной планеты — он был больше всей солнечной системы.

Секунду или две Дафан чувствовал себя ничтожным крошечным червем, почти невидимым, который прогрыз путь в мозг гиганта, теша себя смешной манией величия, что он сможет заменить гиганту разум. Хотя в действительности он был отнюдь не только микроскопическим паразитом. Демон использовал его и сделал его частью своей быстро развивающейся сущности. У него есть власть влиять на шторм, если только ему хватит воли, чтобы использовать ее, и стойкости, чтобы перенести последствия ее использования.

Когда он попытался остановить шторм, он ощутил его ярость, и она была подобна огню.

Ему показалось, что, вероятно, даже быть вывернутым наизнанку было бы менее мучительно. Он чувствовал, как огонь течет сквозь него, сжигая его заживо — только этот огонь не мог сжечь его до конца, обратив в дым и пепел. Огонь сжигал и сжигал его, и продолжал его сжигать, наверное, целую вечность.

Он чувствовал, как его кожа обгорает, как его сердце и легкие зажариваются; он чувствовал, как кровь в его венах вскипает; чувствовал, как его мозг плавится — но все это были не более чем ощущения, и этого не могло произойти по-настоящему, если только он не позволил бы этому произойти. Все, что он должен делать, чтобы защитить свое тело от сгорания в реальности — упорно продолжать цепляться за свое сознание, отчаянно отказываясь превратиться всего лишь в сгусток эмоций.

Об этом было куда легче думать, чем сделать, но сам факт, что об этом еще можно думать, был доказательством, что это можно и сделать.

И Дафан горел, сражаясь с штормом, и продолжал жить, несмотря на страшные муки. Он не уступит свое право быть мыслящим существом. Никакая угроза и никакой соблазн не заставят его сделать это. Он был человеком, и у него была возможность выбора, и он знал, какой выбор обязывает его сделать долг.

Теперь Дафан понимал, каким смешным глупцом он был, считая себя героем лишь за то, что застрелил человека из украденного ружья. Теперь он понимал, что значит по-настоящему быть героем, и почему настоящие герои были только у Империума, а на стороне его врагов — всего лишь жертвы случайного каприза и гибельного соблазна.

Конечно, он не мог остановить шторм или превратить его во что-то иное, но он мог нарушить процесс, в котором шторм разрывал имперские корабли и все, что внутри них. Даже этого Дафан мог добиться лишь ненадолго — но больше и не требовалось.

Он должен выиграть время, чтобы немногие уцелевшие корабли смогли спастись.

Выиграть время у безвременья было нелегко, но отнимать время — с этой задачей человеческий разум всегда справлялся хорошо.

Дафан протянул руки, все еще сжимавшие руки Гициллы… и выиграл время.

Люди, вывернутые наизнанку, вернулись в нормальное состояние, очнувшись от своего оцепенения, подобного сну. И сразу же принялись за работу, зная, что находятся на грани гибели — но зная так же, что следует делать.

Они действовали теми методами, которым были обучены. Они молились. Они боролись за порядок перед лицом Хаоса.

Три корабля вырвались из смертельной ловушки. Не все на их борту выжили, но потери были относительно невелики.

Выжившие, разумеется, не знали, что они спасены, не говоря уже о том, что они спасены Дафаном. И если бы кто-то сказал им об этом, они был не поверили — но даже если бы поверили, это никак не повлияло бы на то, что они сделали после.

Три уцелевших корабля атаковали мир, который они знали как Сигматус, обрушив на его поверхность смерть и разрушение.